жаре. Или попросту купим где-нибудь ложки. Хорошо?
– Да, – сказала я. – Это маленький квартал. Обойдем его. Извините, Элистер. Не каждый день видишь покойников. У нас ведь очень тихий город, и притом что в него с каждого корабля сходит несколько десятков иммигрантов в день – не то что убийств, а даже драк нет. Сейчас у меня все пройдет.
Тощий официант, вытянувшись в струнку под портретом короля, бесстрастно смотрел, как мы выходим. Мне было стыдно. Боже мой, какой идиотский получается день – а молодой человек ведь в сущности так мил, и вот он сейчас смотрит на меня, как на героиню немого синема, заламывающую руки и закатывающую глаза.
Мы миновали уголок с таким же китайским «кофейным домиком», Элистер мрачно взглянул на него – и вдруг остановился на перекрестке, который, чуть дымя, пересекал угловатый «форд».
Там, за перекрестком, кончались китайские лавки и начиналось совсем иное царство – с удушливым запахом жасминовых гирлянд, с умопомрачительным многоцветьем тканей в лавке, где над головой висели на плечиках ряды пенджаби и заколотых сари. Из медного цветка граммофона доносилась гнусавая трель индийских флейт.
Элистер глубоко вздохнул, уверенно вскинул голову и улыбнулся. Ноздри его раздулись.
– А вы знаете, Амалия, вот оттуда ощущается абсолютно правильный запах. Запах брияни. И я вижу, что они умеют делать лакшми-параты… Да там еще и чисто.
Над входом была малопонятная мне вывеска – Shri Ananda Bahwan. Рассматривать ее долго не пришлось. Элистер взял меня за локоть и буквально заставил пересечь улицу, спуститься на ступеньку вниз, в зал, где прямо мимо моего носа пронесли длинный, как салфетка, кислый блин – досу. Несли его, вместо тарелки, на банановом листе, только что вымытом и лакировано-блестящем.
– Ну, вот видите – это не едят палочками, – победно сказал Элистер. – Это вообще ничем не едят. А просто руками. Вы умеете есть руками, Амалия?
– Живя в этом городе, я бываю, конечно, и у индийцев, – слабым голосом сказала я, размышляя: кто он такой, чтобы брать инициативу на себя?
А Элистер уже усаживал меня на скамью у отделанной чисто вымытым кафелем стенки и поднимал голову к приблизившемуся чрезвычайно важному на вид человеку в белой чалме, с бородой и закрученными усами, в очках на веревочке. Каждый индиец на вид – академик, и каждый смотрит на вас так, будто вы его расшалившийся внук: ну, и что ты скажешь, малыш, зачем пришел туда, где тебе не место? Я засмущалась окончательно, поспешно вспоминая: что я знаю об индийской еде, кроме неизбежных тандури-чикена, муртапака и еще чего-то такого же уныло-повседневного?
Но тут Элистер повернул голову в сторону академика в очках, открыл рот – и уверенно произнес длинную фразу, так, будто в его рту оказалось множество щелкающих камешков.
Индиец вскинул голову еще выше и, сделав плавный жест рукой, ответил фразой еще более длинной. Элистер, с коротким вежливым смешком, не остался в долгу. Он говорил мягко, без малейшей заминки, на языке, который в его исполнении звучал