треском. Дарис остался лежать там, за поворотом, а Келлфер и вовсе, наверно, вернулся к очагу. Вдруг я поняла, что осталась по-настоящему одна, и тут же горячее, неизжитое возбуждение оглушило меня, подмяв и страх, и стыд.
Я набрала в ладонь ледяной воды и окатила себя между ног. И еще, и еще. Прикасаясь к себе там, где совсем недавно разжигал огонь Дарис, я скользнула чуть глубже, чем нужно – и все отозвалось острой, ничем не прикрытой сладостью. Я продолжала двигать пальцами в каком-то нездоровом исступлении, желая только, чтобы отец Дариса не видел меня такой – возбужденной, с пересохшими губами, ловящей даже болезненные касания, я хотела, чтобы этот пик неудовлетворения прошел, мысли очистились, чтобы я смогла думать о чем-то, кроме того, что со мной так и не случилось. Снова в моей памяти всплыли похожие на капкан объятия, и сладкая боль, и срывающееся дыхание моего будущего супруга. Я представила, как он насаживает меня на себя, удерживая за пояс, чтобы я не могла двинуться, и как смотрит на меня своими восхитительными зелеными глазами, полными огня. Эти глаза, рядом, на расстоянии ладони – все, что осталось во мраке моей фантазии, и когда я поняла, что они принадлежат другому человеку, то была вынуждена зажать рот рукой, чтобы не закричать в голос, достигая пика. Я продолжала конвульсивно сжиматься, насаживаясь на собственные пальцы – намного глубже, чем позволял себе вонзить в меня Дарис. Пытаясь прийти в себя и не желая прекращать, я ущипнула тот бугорок над лоном, которого касался язык Дариса, и эта боль погрязла в наслаждении, лишь продлевая его.
Сколько я просидела там, зажав руку между ног, будто протряхиваемая разрядами молний? Кажется, я забыла, как дышать. «Келлфер, Келлфер, – повторяла я мысленно, будто это что-то меняло. – Почему, Свет, почему?» Произошедшее стало для меня ужасающим, неудобным, немыслимым открытием, грязным и постыдным. Оно меняло все.
Надеюсь, Келлфер ничего не слышал? Надеюсь, он не понимает? Он не заметил?
Я принадлежала Дарису. Душой и телом, целиком. Он, безусловно, заберет меня, так какая же разница, чьи глаза я вижу на его лице? Я дала себе обещание, что Келлфер никогда не узнает об этом и, боясь промедлить больше, смыла следы своего позора, спустила юбку ниже и на дрожащих ногах вернулась в грот.
10.
Келлфер сидел у очага: Илиана сложила его из камней, притащенных Дарисом из заваленных тоннелей. Деревяшки тлели, отбрасывая блики на серые стены, но это умирающее пламя совсем не грело. Бушевавший в груди пожар ярости застилал все, но постепенно, вдох за вдохом, успокаивался, позволяя посмотреть на ситуацию более здраво.
«Не хочу! Нет!»
Ее искаженное мукой и наслаждением лицо оттиском впечаталось в его память. Разметавшиеся золотые волосы, связанные руки, кровоподтеки на груди и ногах – как же сильно нужно было сжать, чтобы оставить такие даже на тонкой коже! – и отчаянно, умоляюще искривленные полные губы, закрытые глаза. Кисти стиснуты в кулаки, и пальцы ног поджаты.
Бедная Илиана.
Келлфер остановил себя: почему он жалеет Илиану,