Собрание малоформатной прозы. Том 9. Хоррор, мистика, фантастика, криминал, современная проза
Будет просыпаться – отключи. А я здесь быстро всё прошманаю», – распорядился Костыль.
Вор действовал сноровисто и быстро. Он соорудил из попавшихся под руку материалов несколько узлов, набил их до отказа «всем самым ценным» и подал знак Мякишу на уход. Но в это время старик заворочался во сне, промычал что-то сонным голосом. Мякиш запаниковал и, не долго думая, вонзил в старика заточку. Прямо в сердце.
– Ты что, псих?! На кой ляд нам мокруха?!! – взревел Костыль.
– Сам же сказал «отключи, если начнёт просыпаться».
– Ну. Ты Мякиш, и дурак! Теперь придётся всю эту хату запалить, чтобы следы наши выжечь…
В быстром и прожорливом огне сгорело всё: и тело старика, и рукопись гениального алхимика, и плоды алхимических опытов – чудеса древней «лженауки».
Странное путешествие
В поезде было душно. Соседи по купе затеяли диспут на тему, в которой ни шута не соображали, но каждый умничал, произносил тирады длинно, заковыристо, с претензией на театральность. Выглядело это глупо и тошнотворно. Дмитрий вышел в тамбур, чтобы не видеть и не слышать своих попутчиков.
В тамбуре парень с взлохмаченной шевелюрой тискал такую же взлохмаченную девицу. При виде Дмитрия девица стыдливо пискнула, а парень нагло оскалился и продолжил своё «ухаживание». Дмитрий вышел из тамбура, сердито хлопнув дверью.
Проводница разносила чай.
«Чаю желаете?» – спрашивала она, переходя от купе к купе с одной и той же бодренькой интонацией, с одной и той же искусственной улыбкой, совершенно не шедшей её неулыбчивой внешности. Впечатление неестественности того, как вела себя проводница усиливала её причёска. Жиденькие волосики были выкрашены в красный цвет и завиты в мелкие колечки.
И такое «Чаю желаете?» она произносила изо дня в день? Годами?
Под эти мысли Дмитрию вспомнилось чеховское произведение «Ионыч», в котором семейство Туркиных с таким же тупым однообразием из вечера в вечер развлекали своих гостей глупыми остротами, ничтожными беседами и театрализованным представлением лакея Павлуши, «мальчика лет четырнадцати, стриженого, с полными щеками», который по команде хозяина «А ну-ка, Пава, изобрази!», вставал в позу, поднимал вверх руку и проговаривал трагическим тоном: «Умри, несчастная!»
Дмитрий и сам был загнан обстоятельствами в колею обыденности, однообразности. Он и сам подобно этой проводнице и чеховскому Павлуше неизобретательно, заученно отгораживался от нежелательных собеседников одними и теми же фразами: «Мне некогда», «Я занят», «Я не могу».
За окном вагона колёса выстукивали так же тупо и однообразно один и тот же ритм. В этом шумовом дополнении к впечатлениям последнего часа явилась на свет та капля, которая переполнила чашу терпения и зародила мысль бежать от постылой обыденности всего сущего в какую-нибудь другую жизнь, в иную реальность.
Дмитрию вспомнилась невероятная гипотеза о пересечении миров