после себя лишь пылинки, подсвеченные вечерним солнечным светом, проникающим в коридор через окно за спиной хозяйки.
– А кто это с вами? – все так же тихо спросила Марьяна, не глядя на сыщиков.
– По поводу Гены, – объяснил Денисевич. – Столичная полиция. Впусти нас, красавица. Мы плохого не хотим.
– Ладно. Ноги только вытирайте.
Марьяна когда-то была красавицей, но ее непростое прошлое и беспросветное настоящее крепко поработали над изменениями во внешности молодой женщины. Правда, что-то на память они ей все-таки оставили. Например, глаза. Они у Марьяны были огромными, широко расставленными, а радужка имела необычный цвет – будто бы кто-то взял черную акварельную краску, белилами разбавил ее до светло-серого, а потом для верности добавил еще зеленой воды, чтобы добиться почти прозрачного, с мелкими темными вкраплениями оттенка. Не серого, не голубого, а похожего на лунный свет.
Следов слез на ее лице не было.
Предполагалось, что в доме маргиналов должен был быть бардак, но опасения Гурова не оправдались: в квартире прибрались. Правда, сделали это весьма плохо. С одной стороны, тот мусор, который мог бы рассказать о хозяйке больше, чем ее соседи, отсутствовал. Ни пустых бутылок, ни заветренных остатков закуски где бы то ни было не наблюдалось. Но как бы сильно Марьяна ни старалась, кое-где все же проглядывали намеки на ее прежнюю разгульную жизнь. На пакет с пустыми банками из-под дешевого пива и разобранную постель с несвежим постельным бельем она, например, внимания не обратила. Гуров окинул взглядом изголовье кровати и заметил только одну подушку. И ни одной капли крови.
Поймав взгляд Гурова, женщина достала из шкафа плед и быстрыми движениями покрыла полутораспальную кровать.
Возле окна стоял старый немодный стол. Такой когда-то был и у Гурова. С лакированной столешницей и выдвигающимися панелями, умеющий в мгновение ока трансформироваться из небольшого в огромный, за которым легко умещались десять и более человек. Почти в каждой квартире советского человека когда-то был такой же.
– Ну, как ты? – спросил Денисевич.
– Нормально, – шепотом произнесла Марьяна. – Голова только болит.
Денисевич нарочито бодро осмотрелся:
– Не слишком сильный бардак тут ребята из полиции навели?
– Несильный.
– А я и смотрю, что ты уже убраться успела. Присесть-то можно?
– Садитесь на кровать, если хотите, а я постою, – отвернулась Марьяна и добавила, глядя в стенку: – Сидеть особо не на чем. Все давно сломалось. Последний стул Генка на той неделе добил. Обещал починить, но я все равно выбросила, потому что он бы ничего не стал делать… как всегда. Если надо, то только на кровать. Не волнуйтесь, плед чистый.
Это было правдой – стулья в комнате отсутствовали, а единственное кресло в углу комнаты было завалено недавно постиранным бельем.
– Меня зовут Лев Иванович, – представился Гуров. – А это мой коллега Станислав Васильевич. Мы к вам из Москвы…
– Слышала уже, – оборвала его Марьяна.
Денисевич