право приглашать кого захочет, но, черт подери… Я ведь приехал сюда, чтобы сбежать от всего. Включая гостей.
– Ну конечно же, – хмыкнула Мами́. – Зачем еще мне об этом говорить?
Я не мог жаловаться.
Роузмонт всегда был убежищем для тех, кто в нем нуждался. Массивное поместье эпохи испанского Возрождения с несколькими гостевыми домиками находится у подножия гор Санта-Инес в Монтесито[7]. Залитая золотым калифорнийским солнцем обширная территория, благоухающая пьянящим ароматом роз и свежих лимонов, возвышается над Тихим океаном. Быть в Роузмонте означает быть окруженным изяществом и красотой. Для меня Роузмонт всегда служил укрытием. Местом для восстановления. Приглашенные Мами́ люди в течение многих лет находили здесь исцеление.
– Просто спросил, – проворчал я, внезапно почувствовав себя озлобленным четырнадцатилетним мальчишкой, которым был, когда впервые приехал сюда.
Бабушка снова раздраженно фыркнула, а затем отмахнулась от моей грубости, хлопнув в ладоши.
– Она приезжает сегодня. Думаю, можно выпить кофе с пирожными. Где-то часа в четыре.
Я понял, к чему все идет. Но сыграл дурачка. Отчасти потому, что по спине от страха пробежали мурашки, отчасти из-за того, что не хотел взбесить бабушку. Ах, эта наша игра. Осознание того, что это единственная игра, в которую я отныне могу играть, опустило планку моего настроения быстрее, чем камень мог бы упасть в темный сырой колодец.
– Ладно. – Я спустился с лестницы. – Хочешь, чтобы я на время твоей мини-вечеринки прекратил работу?
Последовала череда приглушенных французских ругательств, а за ними – резкий щипок в бок, который чуть не заставил меня вскрикнуть. Глаза Мами́ превратились в узкие щелочки.
– Ох и испытываешь ты меня в эти дни, Титу́.
В горле застрял ком сожаления. Я и правда вел себя невыносимо. Мами́ осталась единственной, кто терпел меня. Мне все это было известно. То, что я не мог справиться с собой, выбраться из этого состояния, стало проблемой. Вся моя жизнь скатилась в дерьмо. Большую часть времени я только и делал, что старался не вопить до срыва голоса. А разговаривать лишь по необходимости казалось лучшим, самым безопасным решением.
Я даже не мог извиниться перед бабушкой. Гигантский комок застрял где-то в грудной клетке.
Она снова вздохнула. Уставилась на меня своими холодными зелеными глазами, тенью моих собственных. Люди порой говорили, что они у нас как отражения – абсолютно идентичные. И что взгляд этих глаз может запросто разрубить человека пополам. Что ж, не совсем неверное утверждение. В этот миг я чувствовал себя порезанным на куски.
Ее холодные узловатые пальцы на мгновение коснулись моей щеки, и я поборол желание вздрогнуть. Мне больше не нравилось, когда люди прикасались ко мне. Совсем.
Рука опустилась вниз, и бабушка изменила позу.
– Ладненько. Надеюсь, ты присоединишься к нам.
– Нет.
Идеально выщипанные брови приподнялись.
– Нет?
Я почувствовал себя двухлетним ребенком. И таким раздраженным. Проведя рукой