скрытое значение присвоенного моему опыту символа песочных часов, а именно: вопреки моим тайным ожиданиям ни количество, ни качество моего песка (так и хочется сказать: моего будущего праха) не прибавились, ибо прибавление означало бы нарушение положенного в основу мироздания закона сохранения энергии. Отнять же у кого-то часть энергии и передать мне – согласитесь, было бы не по-божески. А потому рассчитывать я изначально мог только на свои неявленные резервы.
Я по-прежнему обитаю в тех же трех средах, только теперь вместо детсада – школа. Их можно представить в виде умозрительных замкнутых сфер влияния. В каждой свой язык и правила, у каждой свое тяготение и атмосфера, каждая по-своему уникальна и незаменима. Их значение для меня растет по мере моего взросления и их удельные веса пока распределены между собой приблизительно поровну. И хотя отец с матерью остаются главными для меня людьми, крепнет влияние школы и улицы. То, что я узнаю в школе, я несу на улицу, уличные же познания – в школу. В восемь лет я уже вовсю употребляю слово из трех букв, а уж написать его на заборе считается среди нас особым шиком – даром что ли нас в школе учат читать и писать! Приблизительно к этому же времени относится мое первое знакомство с табаком. Спасибо соседу дяде Васе, который заметив меня курящим в компании таких же опьяненных уличной свободой пацанов, сообщил об этом родителям. Мать-педагог основательно выпорола меня, чем отбила желание курить на всю жизнь. И это был тот самый случай, когда ошибки исправляет сама жизнь.
И вот, наконец, в девять лет мне впервые довелось повлиять на событие, прописанное в черновике моей прежней жизни. Месяца за три до этого мне для упрочения, как я теперь понимаю, гуманного начала подарили щенка – беспородного и бестолкового, как и его бродячие сородичи, что круглый год слонялись по улицам нашего города. Днем он с трогательной щенячьей преданностью бегал за мной, а на ночь я запирал его в сарай, и если мне случалось опоздать с его утренним освобождением, он наполнял округу жалобным, обиженным воем.
Однажды во двор нашего двухэтажного дома к одному из соседей приехал на повозке родственник. Он распряг лошадь, привязал к повозке, сунул ей сено и ушел. Появление во дворе, давно и прочно привыкшем к автомобилям, транспортного средства мощностью в одну лошадиную силу вызвало в наших малолетних рядах шумное любопытство. Лошадь мерно жевала сено, подергивала кожей, переминалась, обмахивалась хвостом – словом, была живая. Кто-то молча и заворожено наблюдал за ней, кто-то хвастался, что у его деда в деревне такая же, только еще лучше, кто-то пытался подбросить ей с другого конца повозки сено. Я же стоял в сторонке и смотрел на нее с необъяснимым, нарастающим беспокойством, ставшим, наконец, предчувствием: что-то должно случиться. Вдруг я увидел, как мой бесшабашный щенок направляется к лошади и останавливается буквально в полуметре от ее копыт. Тут