попала в руки брошюра Радека 1930 года14, где он обосновывал термин «социал-фашисты» и пытался спорить с Троцким, который над ним за этот термин издевался.
Можно еще вспомнить «Голубую чашку» Гайдара, где один мальчик обозвал другого фашистом за бытовой антисемитизм. Ну а после Второй мировой войны ругательство «фашист» стало очень распространенным, его использовали к месту и не к месту.
Поэтому я бы сказал так: хотите ругаться – ругайтесь, но не надо пытаться давать ругательству научное обоснование.
Если же говорить о сути, то я полагаю, что нас в нынешнем режиме не устраивают в основном его репрессивная внутренняя и агрессивная внешняя политика. Но давайте вспомним: ведь на протяжении многих веков внутренняя политика российской власти была репрессивной по отношению к оппонентам, а внешняя – достаточно агрессивной. Исключения были, но редко: последним исключением был ельцинский режим.
Стоит ли для характеристики такого репрессивно-агрессивного режима использовать термин, придуманный Муссолини?
Вернусь теперь ко временам Александра Второго Освободителя. Очень интересное и противоречивое время. К сожалению, оно не очень обильно отражено в русской классической литературе, о чем я как-нибудь еще напишу15.
Но я очень много об этом времени почерпнул из мемуаров двух, можно сказать, антиподов, но при этом почти ровесников – государственника Анатолия Кони и анархиста Петра Кропоткина. Как ни странно, в описании режима они почти совпадают. Я имею в виду у Кони в первую очередь «Воспоминания о деле Веры Засулич», но также и «Пётр IV» (о Петре Шувалове) и некоторые другие биографические очерки, а у Кропоткина «Записки революционера».
Кстати, немного о внешней политике. При Александре Втором Россия завоевала Среднюю Азию и успешно воевала с Турцией. В советской историографии обе войны считались прогрессивными. Особенно вторая: Россия вступилась за «братскую» Болгарию (которая затем в обеих мировых войнах была на стороне Германии). Но вот некоторые мысли по этому поводу государственника Кони.
Упоминая возмутившие общество действия царских сатрапов в ряде губерний, он писал: «Это делалось в стране, правительство которой имело гордыню утверждать, что оно ведет свой народ на величайшие материальные и кровавые жертвы, чтобы доставить свободу славянским братьям. Свобода представляется на практике трояко: в благосостоянии экономическом, веротерпимости и самоуправлении. Но какое самоуправление несли мы с собою, оставляя у себя простор Скарятинам и Токаревым и убивая самым фактом войны начатки народного представительства в Турции? О каких принципах веротерпимости могла быть речь, когда турки лишь не позволяли звонить в колокола, а мы в Седлецкой губернии силою и обманом обращали в православие униатов и проливали их кровь, когда они не хотели отдавать последнее имущество, описанное за недостаточно поспешное обращение „в лоно вселюбящей матери-церкви?“».
Ну