Перфоматор. Маша Срогович

повисла между полом и потолком. Маша рассказала, что ее родители, оба профессоры, уже месяц как уехали в Израиль, а она осталась, потому что не могла бросить университет, что все ее однокашники – филологи придерживаются тех же взглядов, что и Аркадий, что они даже выходили на митинги, пикеты, что один ее друг даже сделал оскорбительную для государства татуировку, а она приклеила на окно кабинета психологии репродукцию знаменитой картины Верещагина. Она говорила, что спектакль Аркадия потряс ее, что только так и можно доносить свою мысль и только так можно, наконец, пробудить, растормошить людей, что именно спектакль вдохновил ее на Верещагина, но что этого ничтожно мало и она, Маша, чувствует, что может сделать гораздо больше.

      Аркадий ковырял пластмассовой вилкой слипшуюся лапшу и по его телу разливались приятные теплые японские волны. Он совершенно обмяк, утопая в лестных отзывах, которые щедро раздавала ему эта странная красивая профессорская дочка, и он, густо покрытый этой сладкой глазурью, растекался на дорогом дубовом стуле. Он рассматривал ее разбросанные по плечам волосы, мягкие складки модного трикотажного костюма, а когда ему становилось совсем неловко, он, уставившись на дорогое дерево стола, почесывал затылок и пространно чему-то усмехался. На ее лицо он почти не смотрел, то ли оттого, что встретившись с ее взглядом, смущение судорогой сводило все его тело, то ли оттого, что им тоталитарно овладевал японский виски. Маша говорила о какой-то коррупции, о преступлениях, о страданиях, обо всем том, о чем Аркадий думал днями напролет, но все это звучало так трогательно и сладко, что смысл ее слов ускользал, проваливался где-то посередине длинного стола. Разговаривая с Никитой или с кем-то из своих прогрессивных коллег, он бы бросился в водоворот всех этих нескончаемо обсуждаемых тем, он был бы остроумен, ироничен, язвителен, трагичен, горяч, но сейчас, слушая знакомые слова, он только потерянно смотрел в тарелку с лапшой, бессмысленно хмыкал чему-то, ища спасения в одном только бокале богатого напитка. Ему казалось, как будто Маша говорит на каком-то неизвестном ему языке, а в его случае это был любой язык кроме русского, и знакомые слова были просто причудливыми совпадениями в звучании, подразумевающие что-то совершенно другое. Телефон его обрывался доведенными до бешенства администраторами ресторанов, операторами службы доставки, но Аркадий только рассеянно смотрел на загорающийся экран, попав в такую ловушку, которой и не мог себе вообразить.