не следует лезть в тайны своего господина, ежели тот не желает его в них посвящать.
– Однако же, сэр, мне удивительно слышать, как вы, благородного происхождения человек, называете себя слугой, – архиепископ не оставлял надежд задеть собеседника.
– Прошу прощения, но ведь ваше высокопреосвященство тоже не может не считать себя слугой. Ну, хотя бы слугой Господа, – парировал укол Фулартон и, взметнув голову, добавил: – Невзирая на то, что я и не вассал Гамильтонов, я служу сэру Джеймсу как его единомышленник… а иногда и как добрый советчик.
– Интересно, какие же общие воззрения могут быть у вас с моим братом? – пренебрежительно-равнодушно спросил Джон Гамильтон, втайне, как опытный придворный, надеясь вытянуть из Фулартона какие-либо сведения о намерениях своего высокопоставленного брата и о его, Фулартона, в том участии.
– Ваше высокопреосвященство сможете вскоре сами поинтересоваться об этом у сэра Джеймса, – кратко ответил ординарец, который был весьма осмотрителен в своих речах и не позволил из своих уст вылететь более того, что ему было велено передать, за исключением разве что пышных фраз, высказанных в угоду своему честолюбию.
Архиепископ Сент-Эндрюс, насупившись, молча кивнул головой и сэр Фулартон, поклонившись, покинул его тайную комнату с гордым видом человека, выполнившего ответственейшее поручение. А примас остался в раздумье: «Ох уж, не нравится мне этот тайный приезд Джеймса под покровом ночи, когда всем добропорядочным людям полагается отдыхать от дневных трудов. Какие ещё мысли пришли в голову моему амбициозному брату? Вероятно, опять строит некие авантюрные планы, коим как обычно мне приходится противопоставлять доводы смиренного разума, дабы умерить его чересчур честолюбивые и далёкие от благочестия порывы. А коли он хочет сохранить в тайне нашу встречу, значит, так и есть – намерения его не совсем чисты». Примас вздохнул и с помощью серебряного свистка призвал патера Фушье…
А тем временем Фулартон, выйдя во двор, направился в трапезную, бормоча по дороге:
– Тьфу! Проклятые паписты! А этот Сент-Эндрюс! Перед Богом, говорит, все равны. Наверное, досадно ему, что брат-то его Джеймс унаследовал и титул и богатство, хоть и младший, а он, Джон Гамильтон – всего лишь бастард, и поднялся-то до вершин власти благодаря брату же… А взять патера этого, французишку набожного! Всё рот мне затыкал. Устроился прихлебателем у примаса, а сам других учит, как жить надобно. Ничего, вот разгонят их монастыри, как в Англии сделали, по-другому птички в рясах запоют. По-шотландски говорить надобно, чтоб всё понятно было, а не на латыни учёность свою показывать… Ну, хорошо, регент уже на нашей стороне – не зря я ординарцем при нём состою. Пускай теперь постарается, и речами своими витиеватыми брата-церковника к нам приманивает.
Ординарец Джеймса Гамильтона вошёл в трапезную и зычно кликнул:
– Эй, Фергал! Кухонная твоя душа.
На зов из примыкавшей к трапезной кухни вынырнул юркий повар