от грязи, глаза, наполненные отчаянием, бегают туда-сюда.
– Больно мне, браток… – повторяет Максим и кивает в сторону своего живота. Там, в ладонях, он держит сплетение собственных кишок, выползающих из живота, точно черви из-под земли после дождя.
Издалека раздается собачий лай. Сергей замечает, что теперь он стоит не в поле. Вокруг него сырая грязь, а в ней сотни мертвых солдат. Держась за свои раны, они взывают в черно-оранжевое небо, кто на немецком, кто на русском, и зовут матерей.
Голоса сплетаются воедино. Их боль вонзается в уши Сергея, скрипя и завывая. Кажется, что этому кошмару не будет конца…
Но наступившее утро спасает его от кошмара. Умирающие крики солдат превратились в лай Борьки. Проснувшийся в испарине Сергей первым делом потянулся к ружью по старой привычке, но, как только пальцы ощутили холодный ствол, он понял, что увиденное им было лишь очередным кошмаром, преследующим его уже много лет.
В такие моменты Сергей был рад утреннему лаю Борьки.
8
Каждое день Сергей начинал с проверки кулёмок, расставленных в радиусе пяти километров от его хибарки. Это нехитрое приспособление было отличной ловушкой для куниц. Строилось оно при помощи двух жердей, между которых враспор устанавливался небольшой челок с приманкой. Зверек, как правило, заинтересовавшись содержимым приманки, дергал за челок, после чего его придавливало верхней жердью, где он умирал быстро и безболезненно.
Всего таких кулёмок Сергей расставил около десяти штук. В одну хотя бы раз в день, да попадал заветный зверек. Окоченевшую за ночь тушку, свернутую рогаликом, он клал в мешок и двигался дальше по привычному маршруту.
Бывало и так, что Борька, почуяв запах живого зверька, звонким лаем давал об этом знать. Обычно в такие секунды Сергей предпочитал быть начеку – неизвестно, какой именно зверь мог показаться из-за сугробов.
Порой, тяжело ему давались вылазки на долгие три месяца в леса. Чего греха таить, скучал он по людской болтовне, по физиономиям мужиков, с которыми выпивал, по суете этой деревенской. Однажды даже задумался бросить это ремесло и заняться чем-то другим, но понимал, что руки не могли держать ничего, кроме ружья. Мозги у него были закалены охотой и отказывались думать по-иному. Как-никак потомственный он охотник- промысловик. Да и та самая таинственная, притягательная сила постоянно заманивала его в одинокую хибарку посреди леса. Все же, любил он свое дело всем сердцем. А когда с сыном ходил на промысел, так и вовсе для него это были самые лучшие мгновения в жизни.
Вот и сейчас не хватало ему рядом Максимки. Показать ему, как кулёмки ставить, по каким тропкам ходить, чтобы куницу лучше всего ловить. То, что сыну не нравилась охота, он понял еще после первой серьезной вылазки, когда тому было тринадцать. От него так и разило неприятием этого дела, но Сергей предпочел этого не заметить, веря, что он свыкнется. Но шли года, а потуги Максимки перед очередным промыслом виделись все лучше, пока не пришла война. Вот тут-то