терпения и ждать. Ждать!
Десять дней спустя, пытаясь помочиться, Камагуэй чуть не потерял сознание от жуткой боли, как будто в его пенис вставили стеклянный стержень и сломали. Когда его зрение прояснилось, он увидел желтую мочу, бурлящую от мелькающих микроскопических частиц.
Текторы.
Камагуэй очень, очень испугался.
Он скормил образец своей мочи компьютерным врачам. Они рассмотрели ее под микроскопом, разделили на фракции, сделали хроматографию и прочие исследования, а потом отправили результаты в систему моделирования медицинских данных в Свободном Квинсленде, которая, по их словам, была «лучшей в этой области», хотя они отказались сообщить ему, о какой области идет речь.
Стоило догадаться. Два дня спустя пришел вердикт.
– Сексуально обусловленный симбиотический человеческий инфекционный тектронный синдром – так мне сказали. Никто не стал лгать или смягчать правду. Редкий, но все более распространенный недуг, по словам специалистов. Пятьдесят случаев в прошлом году, все – живые люди, вступавшие в половую связь с воскрешенными мертвецами с просроченной деконфигурацией. Бац-бац-бац. Факт за фактом, снова и снова. Ошибки транскрипции приводят к неправильной репликации тектора – он принимает форму, допускающую симбиоз с живыми клетками. Скорость превращения биологической материи в тектронную экспоненциальная, все начинается медленно, по одной клетке за раз, ускоряясь до лавинообразной трансмутации, и в конце концов жертва превращается в массу тектоплазмы.
– Всегда?
– Всегда. Смертность сто процентов.
– Черт возьми, Камагуэй… Сколько осталось?
– На момент постановки диагноза – максимум пятьдесят шесть, минимум тридцать два часа, Нуит. В среднем сорок восемь.
И вышел Камагуэй на террасу, залитую солнцем и овеянную морским ветром, криками птиц и шумом океана, и нажал он на серебряный переключатель с надписью «Слив и промывка системы» на боковой стороне резервуара Иисуса.
– Я любил ее, Нуит, и я убил ее. Но не раньше, чем она убила меня.
Пришла полная тьма. Грозовой фронт представлял собой линзу из черных облаков, обращенную к сияющему городу. В синем свете уличного кинотеатра Камагуэй изучил левую ладонь. От кровавой раны остался всего лишь длинный сморщенный рубец.
– Восстанавливается. Дело зашло дальше, чем я думал.
– Ты в некровиле, chico; смерть – это жизнь, жизнь – это смерть, свет – это тьма, тьма – это свет. Здесь может случиться все, что угодно. – Нуит поманила его с кровати в темно-синюю ночь. – Давай, чувак. Неважно, что творится у тебя внутри в биологическом смысле, ты заплатил пять тысяч баксов за ночь моих услуг. Итак, я сыграю Вергилия, а ты будешь Данте, и, возможно, за одну ночь я смогу в достаточной степени показать тебе жизнь, чтобы ты подготовился к смерти. Я все еще твой галлоглас, я обязана тебе своим существованием. Иди сюда.
Он подчинился. Улицы тряслись от грома; небесные боги бормотали