приподнимать валики жира, чтобы добраться до ее складок, и даже мыть ее гигантскую задницу, и сиськи, и подошвы ее твердых хрустящих ступней, и ее пальцы ног, которые переплетаются друг с другом. Затем мне нужно вытереть три дюйма воды на полу в ванной, чтобы она не поскользнулась и не упала, потому что «это был бы конец, мой друг»[8], как она говорит. Затем я вытираю ее, расчесываю ее мягкие белые младенческие волосы и заново втыкаю в них невидимки, чтобы убрать их от лица, потому что мама сделала ей нелепую модную стрижку под названием «волнистый серебристый боб», которая лезет ей в глаза. Потом надо вставить слуховые аппараты обратно ей в уши – я ненавижу это делать, потому что их нужно заталкивать изо всех сил, и мне кажется, что я причиняю ей боль, хотя она говорит, что это не так. И я должна помочь ей надеть чистое хлопковое белье – мне всегда приходится говорить, чтобы она положила руку мне на спину для равновесия, чтобы не опрокинуться, пока я скрючиваюсь у ее ног, пытаясь просунуть их в дырки трусов, – потом идет спортивный костюм или брюки карго, которые ей нравятся, потому что в карманы помещаются все ее обезболивающие, нитроспрей и детектив, который на этой неделе называется «Недруг», и дополнительные батарейки для слуховых аппаратов. Затем я нахожу ее красные войлочные тапочки и очки, которые протираю краем футболки, подышав на них, и клею ей на руку свежий нитроглицериновый пластырь, который впрыскивает ей в вены динамит, и держу ее за руку всю дорогу, пока мы идем до кровати медленным-медленным шагом, потому что у нее кружится голова из-за жары в душе и напряжения от хохота.
Когда бабуля начинает храпеть, я иногда выкуриваю сигарету из маминой пачки, которую она хранит в верхнем ящике комода на тот чертовски славный день, когда она будет не беременна Гордом и не так вымотана. Я выхожу на заднюю веранду, делаю пару затяжек и смотрю в небо. Или бросаю в ведерко прищепки и стараюсь не промахнуться. Если промажу, ты не вернешься. Если попаду всеми прищепками – то вернешься. Я начинала бросать, поставив ведерко на колени, так что не промазать было очень просто, но это показалось мне слишком легким способом заставить тебя вернуться, а еще ты ведь все равно не вернулся, так что теперь я отодвигаю ведерко все дальше и дальше.
Чтобы не перестать дышать, бабуля должна спать со специальным аппаратом на лице, который состоит из трубки и коробки, наполненной водой, но она его ненавидит. Она закинула его в свой чулан. Бабуля не двигается, когда спит, а вот мама размахивает руками и ногами, разговаривает и кричит во сне. Бабуля говорит, что у мамы все еще остается небольшой посттравматический стресс, к тому же она находится в поиске. Я спросила бабулю, что же мама ищет, и она ответила: «О, да все что угодно. ПТСР и поиски не заканчиваются, когда мы спим». Мама с бабулей знают друг о друге такие вещи, с которыми им приходится считаться, потому что так обстоят дела. Они не против. Они знают друг друга. Я нашла письмо, которое мама написала тебе лет шестьсот назад, о том, как ей