Лизетт была знакома с моими родителями и бывала у них в гостях. Она тоже относилась ко мне по-родственному, но ни разу не оскорбила мою гордость навязчивыми расспросами, и мы, несмотря на разницу в возрасте, стали лучшими подругами. Лизетт страдала тяжелым неврологическим расстройством, но я так и не узнала, чем были вызваны нарушения речи и двигательных функций. Возможно, она перенесла инсульт или переболела острым энцефалитом. Ученики насмехались над бедняжкой, после уроков шли следом до ограды ее сада, выкрикивая гадости и оскорбления. Я ничего не могу сказать о ее преподавательском уровне, но человеком она была умным, чувствительным и мягким. Мы совершали долгие прогулки по окрестному лесу, во время которых она рассказывала об Африке и, в противоположность своему брату, часто с горечью замечала: «Африканцы ненавидят нас, антильцев…» Объясняла Лизетт этот факт иначе, чем дядюшка Жан: «Они завидуют. Считают, что мы слишком близки к французам, а те доверяют нам, потому что считают их ниже нас!»
Я слушала молча, не успев составить собственного мнения, и она продолжала: «Я все время прошу Габриэля быть осторожнее, но он жертвует собой ради жителей Чада и не прислушивается ко мне. К несчастью, однажды они обязательно заявят ему прямо в лицо: «Ты – не один из нас!»
Увы, она оказалась права. Габриэля Лизетта сочли вдохновителем заговоров, сталкивавших лбами север и юг страны, объявили негражданином Чада и запретили возвращаться в страну. Ему пришлось все бросить и вернуться в Париж, где возглавлявший правительство Франции Мишель Дебре сделал его министром-советником.
Небольшое поселение Бенжервиль было не лишено очарования. Одно время оно имело статус столицы страны. Над всем Бенжервилем возвышался огромный, выстроенный из камня в колониальную эпоху Приют полукровок. Я во всех деталях описала его в «Селанире». В этом сиротском доме жили дети жительниц Берега Слоновой Кости от французов. В большинстве случаев матери и их семьи, равно как и вернувшиеся во Францию отцы, не желали заниматься своими малютками. В мою бытность в Бенжервиле в приюте доживали последние из этих сирот при живых родителях. Бледные и худые, отверженные обеими сторонами, они гуляли по улицам под присмотром воспитателей, больше похожих на надсмотрщиков. Был в городке и лепрозорий, чьи пансионеры, к вящей ярости антильцев и французов, свободно расхаживали где хотели, выставляя напоказ изуродованные лица и руки. Никто не верил расклеенным повсюду плакатам, утверждавшим, что болезнь уродует тела людей, но не является заразной. В нескольких километрах от Бенжервиля находился великолепный Опытный сад, истинный рай, где росли самые редкие растения со всего света. Я могла бы «окуклиться» в этом городке и жить естественной жизнью: в будние дни – готовиться к занятиям, что не составляло труда в силу уровня учеников, в уик-энд – обедать и ужинать у кого-нибудь из соотечественников и играть с ними в белот, а во время отпуска навещать других гваделупцев и выходцев с Мартиники, которые жили в Буаке,