Михаил Зощенко

Собрание избранных рассказов и повестей в одном томе


Скачать книгу

в гроб кладут.

      – Ах, ты, – говорю, – и у вас, ваше сиятельство, горе такое же обыкновенное человеческое.

      Поклонился я в другой раз и прошусь вон из комнаты, потому понимаю, конечно, свое звание и пост.

      Собрались к вечеру княжие люди на паужин. И я с ними.

      Харчим, разговор поддерживаем. А я вдруг и вспрашиваю:

      – А что, – говорю, – хорош ли будет старый князь ваше сиятельство?

      – Ничего себе, – говорят, – хороший, только не иначе как убьют его скоро.

      – Ай, – говорю, – что сделал?

      – Нет, – говорят, – ничего не сделал, вполне прелестный князь, но мужички по поводу Февральской революции беспокоятся и хитрят, поскольку проявляют свое недовольство. Поскольку они в этом не видят перемены своей участи.

      Тут стали меня, безусловно, про революцию вспрашивать. Что к чему.

      – Я, – говорю, – человек не освещенный. Но произошла, – говорю, – Февральская революция. Это верно. И низвержение царя с царицей. Что же в дальнейшем – опять, повторяю, не освещен. Однако произойдет отсюда людям немалая, – думаю, – выгода.

      Только встает вдруг один, запомнил, из кучеров. Злой мужик. Так и язвит меня.

      – Ладно, – говорит, – Февральская революция. Пусть. А какая такая революция? Наш уезд, если хочешь, весь не освещен. Что к чему и кого бить, не показано. Это, – говорит, – допустимо? И какая такая выгода? Ты мне скажи, какая такая выгода? Капитал?

      – Может, – говорю, – и капитал, да только нет, зачем капитал? Не иначе как землишкой разживетесь.

      – А на кой мне, – ярится, – твоя землишка, если я буду из кучеров? А?

      – Не знаю, – говорю, – не освещен. И мое дело – сторона.

      А он говорит:

      – Недаром, – говорит, – мужички беспокоятся – что к чему… Старосту Ивана Костыля побили ни за про что, ну и князь, поскольку он помещик, – безусловно, его кончат.

      Так вот поговорили мы славным образом до вечера, а вечером ваше сиятельство меня кличут.

      Усадили меня, запомнил, в кресло, а сами произносят мне такие слова:

      – Я, – говорит, – тебе, Назар, по-прямому: тени я не люблю наводить, так и так, мужички не сегодня завтра пойдут жечь имение, так нужно хоть малехонько спасти. Ты, мол, очень верный человек, мне же, – говорит, – не на кого положиться… Спаси, – говорит, – для ради бога положение.

      Берет тут меня за ручки и водит по комнатам.

      – Смотри, – говорит, – тут саксонское серебро черненое, и драгоценный горный хрусталь, и всякие, – говорит, – золотые излишества. Вот, – говорит, – какое богатое добрище, а все пойдет, безусловно, прахом и к чертовой бабушке.

      А сам шкаф откроет – загорюется.

      – Да уж, – говорю, – ваше сиятельство, положение ваше небезопасное.

      А он:

      – Знаю, – говорит, – что небезопасное. И поэтому сослужи, – говорит, – милый Назар, предпоследнюю службу: бери, – говорит, – лопату и изрой ты мне землю в гусином сарае. Ночью, – говорит, – мы схороним что можно и утопчем ножками.

      – Что ж, – отвечаю, – ваше сиятельство,