а другие – просто потому что так принято; и, если они этого не сделают, их обвинят во всех смертных грехах. Сам же Бадри никогда не любил сидеть в маршрутке, особенно в такую жару. Были, конечно, исключения, но только не связанные с маршрутами на работу. Вот они – те самые исключения: чтобы не уступать кому-нибудь место, Бадри всегда делал вид, будто бы прилип к телефону или к окну; и ещё… как вариант (всем известный манёвр), Бад притворялся мёртвым. Шутка. Спящим.
Он держался за верхний поручень, и просто смотрел в окно, размышляя о своей жизни, – насколько она всё-таки ничтожна. Одиночество. Фобии. Тоска. Сплошной замкнутый круг изо дня в день. Ничего не меняется. Кажется, становится лишь только хуже. Из потока мыслей о самоубийстве его вытащила женщина, которая сидела не так далеко, и всё никак не могла успокоить своего отпрыска, находившегося рядом с ней.
– Я тебе уже сказала: нет! – громко рявкнула мамаша на сына. Она будто не замечала посторонних лиц, и говорила так, как ей удобно.
Бадри невольно поморщился, узрев потный – в солёной росе – второй подбородок персоны бальзаковского возраста. А также её губы…
Скрудж Макдак2.
– Н-у-у м-а-а-ма! Я хочу получить эту штуку. Мне очень она нужна. Дай мне её, – ныл над душой конопатый, дёргая за платье женщину. Если мамке было пофиг на окружающих (учитывая её гонор), то маленькому эгоисту – тем более. Неизвестно, что вымогал рыжий сорванец у матери; но просил он напористо, и, однозначно, не думал сдаваться.
– Никаких возражений, гадёныш. Вс-ё-ё, я сказала. Всё! Прекрати сейчас же! Замолчи. – Женщина нервно огляделась по сторонам, словно только сейчас увидела людей поблизости. У неё декольте в испарине. – Дома поговорим. Вон люди на нас уже смотрят как на ненормальных; а ты сидишь и балуешься. Не стыдно? – в полголоса донесла до мальчика.
Юный парень заревел. Лет пять-шесть ему было.
– А ну-ка не плачь, – грозно процедила полненькая женщина. – Ты слышишь меня?! Не ной говорю тебе! – добавила жару она, ударив не сильно юнца по ручонке.
Тот взвизгнул точь-в-точь, как свинья, ну… или как подобает молодому кабанчику, когда в него вонзают острый нож. Мамаша аж немного растерялась, судя по тому, как она резко огляделась. Серые лица пассивно лицезрели конфликт упитанной курицы и её цыплёнка. Моментами кто-то недовольно вздыхал, да ахал. У центральных дверей кашлял щуплый дед; на него презрительно поглядывали.
– Я расскажу всё дяде Морсу! И он даст тебе по тыкве! – сделал неожиданное заявление малец на весь автобус.
После этого пассажирка в разноцветном платье ещё пуще покраснела. Услышав детскую угрозу, старушки закачали головами, а граждане моложе – тихо засмеялись, разобрав слова маленького ребёнка. По мимике несчастной дамы чётко прослеживались растерянность и неопределённость: бить или не бить? – ведь если ударить, то капризы усилятся, и тогда станет ещё хуже; а люди вдобавок вообще подумают, что она мамаша-тиран.
Так и эволюционировала она – за короткий отрезок времени – из грозной бабы