научился воздвигать щиты, между сознанием и внешним миром. Именно для этого нужны были занятия по развитию концентрации. Когда у меня это получилось, самостоятельно удерживать барьеры в течение часа, Дед хлопнул меня по плечу:
– Через, недельку выход в поле.
– Зачем? – не понял я. – Снег же, чего там косить.
На что он оглушительно захохотал, а отсмеявшись, объяснил:
– Выход в поле – это проверка своих навыков в реальности.
Пару раз фыркнув, он закончил:
– В деревню пойдешь, дров одной старушке наколешь, и молока принесешь.
В деревню я собирался, не без внутренней дрожи, а ну как ничего не получиться.
Дед словно прочитал мысли:
– Будешь так думать, экзамен завалишь.
– Вы же говорили, что в голову ко мне не полезете, – возмутился я.
– А я и не лез. Проживи с мое, и ты людей, как открытую книгу читать будешь. А уж тебя «щегла», я и спиной считаю за милую душу, – заухал он довольным филином.
Деревня встретила меня тишиной и редкими огнями еще жилых изб. Она была старая и умирающая, на всю деревню десяток, не больше, обитаемых дворов. Молодые разъехались, старики остались доживать свой век.
Нужную избу я нашел быстро. Она была единственная не покосившаяся, с обновленной, видимо с лета, краской и вся в резных наличниках. На мой стук, дверь открылась и на пороге показалась хозяйка. Одетая в белое платье, с толстой косой перекинутой через плечо. В сумраке скрадывающем детали она казалась молодой девушкой
Но, приглядевшись, я увидел – передо мной стояла, нет, не старуха, так сказать язык не поворачивался. Римский нос, классические черты лица, сейчас исчерканные морщинами, хранили на себе отпечаток былой красоты. Высокая, с прямой, не смотря на возраст, спиной. На ней было необычно для российской деревни платье – белое, расшитое по подолу непонятными символами. Она смотрела на меня прямо, слегка свысока. В темных, почти черных, глазах переплелись самые разных чувства. Вот она сердится, миг в глазах плещется смех, смех сменился печалью, а за печалью проступала тоска.
– Кхм, я от Деда, вот дров пришел наколоть, – под ее взглядом, я растерялся, заготовленные слова, вылетели из головы.
– Завтракать будешь? – чуть надтреснутое контральто, ласкало слух.
– Нет, спасибо, – почему-то испугался я, – я лучше дело сделаю.
– Как, знаешь, – она улыбнулась, в полутьме белым блеснули, совсем не старческие зубы. Улыбка стерла с ее лица следы времени, убавив почти полвека. Стало ясно, что в молодости она была настоящей красавицей.
– Дрова во дворе, топор там же.
– У меня свой… – я запнулся, не зная как ее назвать, Дед не сказал как ее зовут.
– Пелагея Дмитриевна, мальчик, так меня здесь зовут.
– А, там? – помимо воли вырвалось у меня.
Она нахмурилась, хотела что то сказать, но вместо этого улыбнулась.
– А, тебя как зовут?
– Максим. – Неожиданно для меня самого, сказал я.
Она отшатнулась от меня, одной рукой вцепившись в ворот платья, костяшки другой побелели