мозг. Данные поступали и менялись с периодом в наносекунды. Программа строила пластичный «нейрорельеф» Виктора синхронно всем переменам его состояния.
«Если я прав, то симулируемый регресс здесь уже нарисовался в виде вот этой неестественной воронки правильной формы посреди высоких холмов. – Рябов перекидывал внимание с экрана на экран. – Виктор совершенно психически здоров. Если я раскрою его искусное притворство, ему несдобровать… Значит, я ничего не раскрою, а продолжу делать всё, что наметил. Но результат… Как я отслежу результат без контрольного теста? Второй раз Виктора ко мне вряд ли привезут…»
Рябов колебался секунд двадцать, но потом зазвучала «Дер фрайе Фалль». Рябов положил пальцы на экран сенсор-ника. Надел наушники и включил запись сеанса. Вывел звук на колонки. «Они хотят аудиозапись эксперимента, они её получат в лучшем виде», – решил он и закрыл глаза. Сейчас начнётся его настоящее камлание. На каждую музыкальную фразу, аккорд, ноту будет приходиться нагрузка излучателя. Теперь он доверится игре пальцев, слуху и чутью… Программа запишет всё. Всю алгоритмию. А он, Рябов, когда они уберутся отсюда, останется и повторит сеанс над собой… Это правильное решение. Может, и раньше нужно было попробовать…
«Свободное падение» озаряло невиданной красотой чувств. Борьба отчаяния и возрождения вздымала эфирные вихри, и те влетали в «телесный разум» человека в скафандре со всеми частотными модуляциями, как волны разноцветного прилива. Бурые оттенки отмывались, светлели, и вот уже от молоточков фортепиано, струн скрипок, коленцев труб и мембран литавр посыпалась фиолетовая пыльца… И горизонт раскрылся, и солнечные лучи подставили летящему человеку ладони, и поймали, и опустили на изумрудную землю, человека, не поверившего, что так может завершиться его прыжок с высоты… Вся жизнь переливалась искорками силы и смысла. И была во всём этом тайна. И у тайны был голос…
Потом все ушли. Виктор был бледен и шёл пошатываясь. Наручники ему то ли забыли надеть, то ли решили этого не делать. Силантий молчал. Феоктистов перестал кривляться глазами и был как-то не по себе, не по-шефски возвышенно-спокоен. Он ничего не понял в происходящем, но музыка его впечатлила.
– Сергей Петрович, – сказал Рябов, – я останусь до ночи. Поработаю.
– Конечно, конечно, Скан. Добавь к своей неделе отпуска ещё три дня.
– Подарок принимаю, – ответил Рябов с улыбкой.
Бурые оттенки отмывались, светлели, и вот уже от молоточков фортепиано, струн скрипок, коленцев труб и мембран литавр посыпалась фиолетовая пыльца… И горизонт раскрылся, и солнечные лучи подставили летящему человеку ладони, и поймали, и опустили на изумрудную землю, человека, не поверившего, что так может завершиться его прыжок с высоты… Вся жизнь переливалась искорками силы и смысла. И была во всём этом тайна…
Всё было так, как Рябов представлял себе, играя на сенсорнике. Даже лучше. Даже ярче. Но голова кружилась, и тело никак не могло поймать… ощущение тела.
Пришлось