Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга третья
и собраться, так как «выставком» потребовал доложить, каковы мои успехи на литературном фронте.
– Господа питоны, – ответил гнусным голосом Володьки Медведя, – я не умею, как ты, Конструктор, сражаться на два фронта. Либо то, либо это, а потому на литфронте снова замерло всё до рассвета.
– Надеюсь, рассвет уже близок? – осведомился Командор.
– Да кто ж его знает?! Пересесть с одних салазок, которые разогнались, на те, что стоят на месте, вряд ли получится с маху.
– А ты не с маху, а постепенно, – хором посоветовали они.
– Попробую. Что ещё остаётся?
– Вот и хорошо, что ничего другого тебе не остаётся, – кивнул Командор. – Ну, Миша, давай-давай – «тостуемый пьёт до дна»!
А когда я опростал свой стакан, вдруг спросил:
– Кстати, а где у тебя «Флибустьеры»? Ну та, с капитаном Флинтом и попугаем?
– Далеко. В Липецке, у кузена.
– Жаль, хотелось взглянуть ещё разок. Видишь, как получилось? Тогда – Стивенсон, нынче Александр Грин.
– И ничего подобного! От Стивенсона там рожки да ножки, а в нынешнем «Шторме» от Грина только запашок шашлычный, а где мясо?
– А ты запихай обоих, и Грина и Стивенсона, в свои анналы, – усмехнулся Конструктор. – Без них всё равно тебе не обойтись.
– Не получится, – снова не согласился я. – Я, господа, жалкий статистик. Протоколирую кочки у верстовых столбов. Мне никогда не придёт в голову такое: «Огни деревни напоминали печную дверцу, прогоревшую дырочками, сквозь которые виден пылающий уголь. Направо был океан, явственный, как присутствие спящего человека». И если я не бросил свои «анналы», то лишь потому, что благодаря им обрёл новый смысл существования под небом своим, где я, кажись, ныне гость нежеланный.
– Цицерон… – пробормотал Конструктор.
– А как же картины? – спросил Командор. – В них, что ли, нет смысла?
– Уже нет. Да, я вкладываю в них душу, но сейчас они приносят удовлетворение, если приносят и некую сумму. Я уже старый пердун. Мне надо думать о вечном за Млечным Путём, а такоже, други мои, о том, куда девать всё то, что пылится за печкой. Ведь хламу накопилось порядочно, и это при том, что я и без того распихал по людям столько, что не знаю, не помню, кому и что отдавал.
– А то, что у нас, ты помнишь?
– Хе-хе… Ещё бы! Но ты, академик, сам смотришь в грядущее. И сколько раз говорил, что портрет твой и прочие вещицы после тебя снова вернутся ко мне. Так что, всё намазанное мной – это гумус. А по Москве горят костры, сжигают старый мусор…
Больше они не приставали – поникли гордой головой и поднялись.
Я тоже поднялся. Написал сыну записку, в которой просил его показать заказчику «С попутным штормом», и если тот примет работу благосклонно, то и поторопить с расчётом, после чего проводил «выставком», а сам отправился на вокзал.
Слева