, будто этим вовсе не озабочена, и единственное, чем периодически интересовалась с едва уловимым сарказмом, чтобы поколебать их самоуверенность, – не жарко ли им там, под толстым пончо. Но они дружно, хоть и нерешительно, отвечали тоном бездарных актеров-студентов, – вовсе нет, тут холодно, как в пещере.
Мать Карлы исчезала в коридоре и, уединившись в своей комнате, погружалась в «мыльную оперу», которую смотрела с выключенным звуком – ей вполне хватало громкости телевизора в гостиной, ведь Карла и Гонсало тоже смотрели сериал, который не слишком-то их интересовал. Однако негласные правила игры подразумевали: они должны следить за действием фильма, дабы реагировать впопад на замечания матушки, которая через неравные промежутки времени и не слишком часто наведывалась в гостиную поправить цветы в вазе, или сложить салфетки, или сделать что-то еще, вряд ли требующее срочного вмешательства. Порой она искоса поглядывала в сторону дивана, не столько наблюдая за ними, сколько для того, чтобы они понимали: она может их застукать. Мать роняла фразы типа «она, бедненькая, так искала его» или «этот тип почти рехнулся». И тогда испуганные Карла и Гонсало, будучи почти нагишом, дуэтом отвечали «понятное дело» или «видно, она в него втрескалась».
Внушающий страх старший брат Карлы, который не играл в регби, но благодаря своему росту и манерам вполне мог бы войти в национальную сборную по этому виду спорта, обычно возвращался домой после полуночи. Случалось, иногда он являлся и раньше, но тогда запирался в своей комнате, чтобы поиграть в Double Dragon. Впрочем, и в этом случае сохранялся риск, что брат спустится вниз за бутербродом с колбасой или за стаканом колы. К счастью, в таких случаях Карле и Гонсало чудесным образом помогала лестница, особенно вторая, предпоследняя ступенька. С момента, когда они слышали громкий скрип, до появления старшего брата в гостиной проходило шесть секунд – вполне достаточно, чтобы расположиться под пончо так, словно они два невинных незнакомца, спасающихся от холода благодаря внезапному проявлению взаимопомощи.
Каждый раз футуристическая музыкальная заставка программы новостей оповещала о завершении очередного дня. И следом парочка страстно прощалась во дворике, что иногда совпадало с прибытием отца Карлы, который включал дальний свет и газовал двигателем своей «Тойоты» вместо приветствия или угрозы.
Когда он бывал в настроении, то добавлял, удивленно подняв брови:
– Ваше жениховство что-то затянулось.
Поездка по маршруту с улицы Ла-Рейна до площади Майпу́ занимала более часа, который Гонсало посвящал чтению, хотя слабый свет плафонов в автобусе затруднял это занятие, и потому иногда приходилось довольствоваться беглым взглядом на стихотворение, воспользовавшись остановкой в каком-нибудь освещенном месте улицы. Каждую ночь родители ругали его за слишком позднее возвращение домой, и всякий раз Гонсало божился, вовсе не собираясь сдержать слово, что отныне будет приходить пораньше. Засыпая, он думал о Карле, а когда не мог уснуть, как случалось нередко, мастурбировал с мыслью о ней.
Как известно, заниматься этим, думая о любимом человеке, – самое надежное испытание на верность. Особенно если самоудовлетворение, как утверждает киношная реклама, строго основано на реальных образах, а отнюдь не на фантазии. Гонсало воображал, что они сидят все на том же диване, накрывшись привычным шерстяным пончо; единственная деталь вымысла – они там только вдвоем; он входит в нее, и она его обнимает, смущенно закрыв глаза.
Хотя система материнского надзора казалась непреодолимой, Карла и Гонсало надеялись, что желанный момент все-таки представится. Что и случилось ближе к концу весны, как раз тогда, когда дурацкая жара грозила помешать задуманному. Визг тормозов и вопли, слившиеся в хор, нарушили в восемь часов тишину вечера: на углу улицы автомобиль сбил человека, поэтому «надсмотрщица» выбежала из дома к месту происшествия. И Карла с Гонсало поняли: вот он, желанный миг. С учетом тридцати секунд, что длилось «проникновение», и трех с половиной минут, затраченных на оттирание небольшого пятна крови и осмысление только что полученного обескураживающего опыта, весь процесс занял менее четырех минут. После чего Карла и Гонсало как ни в чем не бывало пополнили толпу зевак, окружившую молодого блондина, который лежал на тротуаре рядом со своим помятым велосипедом.
Если бы юноша-блондин умер, а Карла забеременела, то речь пошла бы о небольшом перекосе в мире в пользу смуглых людей, ибо ребенок очень смуглой Карлы и еще более смуглого Гонсало вряд ли получился бы белокурым. Однако ничего такого не случилось: юноша-мормон стал хромым, а Карла – замкнутой и такой болезненной и грустной, что в течение двух недель отказывалась под смехотворными предлогами видеться с Гонсало. А когда все-таки встретилась, то лишь для того, чтобы «лицом к лицу» порвать с ним.
Впрочем, в оправдание Гонсало следует сказать: в те злополучные годы столь востребованная молодежью информация просачивалась скудно. Не было ни родительской помощи, ни советов педагогов или консультантов по вопросам соответствующего просвещения, как и поддержки со стороны правительства или чего-либо подобного, поскольку страна была слишком занята сохранением на плаву своей недавно