я. Было страшно даже пошевелиться, ожидая почувствовать боль там, где ее раньше не было, или еще хуже – ничего не почувствовать – своего тела, конечностей. Холод замерзшей воды стал просачиваться через тонкое пальто, и старая спина заныла – он мог ее ощущать.
Чьи-то руки подхватили лежавшего на платформе старика и потянули вверх. Он не сопротивлялся, но особо не помогал. Тело, оказавшееся вдруг снова в вертикальном положении, заныло обиженно и тоскливо, как щенок, не понимающий, за что жестоко наказан. До сознания с трудом долетел смысл шевеления губ пришедшего на помощь. Может ли он идти? Да он и сам не знал… Сцепившись, словно две каракатицы, двое поползли по перрону. Впереди – маленькая пологая лестница – стала непростым испытанием. Наверное, уже жалеет, что связался, – казалось упавшему.
Старые ботинки проскользили по ледяной корке и встретили подмерзшую землю – испытание перроном было окончено. Боль потихоньку разлилась по телу, ни одна конечность не потеряла чувствительности, и воздух все с тем же усердием входил в легкие и выходил из них. Сердце издавало свой неравномерный стук, втайне надеясь на длительный отпуск, который оно, возможно, имело право требовать за все эти годы вполне исправной службы.
«Наверное, я дальше сам» – он вроде бы сказал это вслух, но мужчина не уходил. Вместо этого поинтересовался отдаленностью жилища старика и, выяснив это из невнятного объяснения, оставил спасенного, чтобы отыскать машину. Задача эта была не из простых – основная дорога шла с другой стороны от поселка. Но, по-видимому, незнакомец обладал не только умением поднимать неповоротливых стариков с промерзшего перрона, но и даром убеждения, поскольку вскоре он вернулся вместе с хозяином машины. Двое мужчин помогли старику забраться в большой блестящий джип, который доставил их до лесной тропинки и уехал. А мужчина остался.
«Вам что, нечем больше заняться, чем возиться со мной?» – старику показалось, что он и это сказал вслух, но мужчина не ушел, а повел его к дому.
***
Незнакомец с перрона стал навещать спасенного им старика. Он приносил еду, хотел даже вызвать врача, но встретил угрюмый протест пострадавшего. Да и к тому же старик казался крепким, мог снова сам передвигаться и не показывал на лице или через обычные в этом возрасте вздохи, как болит его спина. Мужчина догадывался, что такое падение не прошло бесследно для старого тела, но он не был ни другом, ни родственником упавшему, и не смог настаивать на враче.
Старые жилистые руки перебирали разложенные на столе покупки – пачку печения, пакеты с крупой, мяли хлебную корку через пластиковый мешок. Зачем все это? Он не мог заставить забрать все обратно, поэтому заварил чай, чтобы хоть как-то соответствовать роли хозяина, когда второй переборщил с ролью гостя. Можно было ограничиться лишь пачкой печенья, или вовсе не приходить… Зачем все это? Чайник закипел. На столе теперь не было место для чашек.
Замерев с чайником в руке, старик смотрел на стол, не понимая, что делать – то ли нести назад чайник, то ли одной рукой расчищать для него место… Все это было так сложно… Зачем он пришел и так все усложнил?
Мужчина заметил замешательство старика, и стал перекладывать еду на пространство перед дверцами у серванта.
«Теперь нельзя будет открыть» – разве он сказал это? Нет. Ведь гость не остановился.
2.
«Наша жизнь отнюдь не мера всех вещей…» – всплыли в его голове чьи-то слова. Он потянул за ниточку памяти, но тонкая связь слов не смогла поднять из замшелых глубин имени хозяина фразы. Кажется, это был какой-то француз или швейцарец, лекцию которого он случайно услышал. А говорил он о том, что если нам с позиции нашей малой жизни не постичь Вселенную, то из этого не следует, что она лишена смысла сама по себе.
За окном вагона проплывал спокойный осенний пейзаж сельской местности. Людей в электричке было не много. Кто-то спал, кто-то так же, как он, уткнулся в окно, мужчина на соседней лавке с отстраненным видом читал газету, время от времени вступая в бой с громкостью ее листов, с хрустом принуждая раскрыть чтецу новые сочетания букв.
Сидящие в вагоне как будто всем своим видом подтверждали течение его мыслей. Мелочность одной-единственной жизни, незначительность его собственного существования. Зачем он помещен сюда, сейчас, в этот вагон, в этот полуясный осенний день, когда солнце играет в жмурки с облаками, а листья то сверкают, как золоченые купола церквей, то буреют, словно забытые хозяйкой тряпки? Для чего все это?
Старика он заметил сразу как покинул беззубый рот электрички, жамкнувший дверями за его спиной. Что-то в тяжелой походке пожилого мужчины, вышедшего из соседнего вагона, было не так. В уме промелькнуло слово, значение которого никто бы не хотел обрести в своей голове. Движения впереди идущего были какие-то вялые. Вдруг нога его резко выехала вперед на тонком льду, и все тело начало медленно рушиться, тоже как-то неестественно, как будто разваливалась на кубики детская башенка.
Он поспешил к упавшему. Старик лежал на спине, широко распахнутые глаза смотрели сквозь наклонившегося над ним мужчину, в небо. На мгновение показалось, что старик мертв,