когда я был ожесточён и озлоблен, не принимая того, что со мной произошло – будто небо насмехалось надо мною и издевалось, мучило, терзало из какого-то одному ему понятного удовольствия.
Сама идея материалистов о том, что после смерти есть лишь ничем не обременённая пустота, противоречила моему наблюдательному уму, в течение жизни по крупицам собиравшему картину мира. Смерть не могла быть полным уничтожением личности даже с научной точки зрения, не говоря уже о духовной. Даже самые закоренелые материалисты – учёные-физики и астрономы – приходили к выводу о существовании сверхдоминантного разума во Вселенной, о существовании Бога. Посмертные ожидания и верования человека, безусловно, в первую очередь диктовались той средой, в которой человек родился, жил и получил воспитание, но с возрастом к ясно мыслящим приходило и чувствование, заставлявшее пересмотреть свои взгляды на мир. Лишь невежественный разум и лень ума мешали материалистам понять, увидеть, прочувствовать нечто более тонкое, чем физическое окружение в разрезе «здесь и сейчас». Я был не из таких.
Но в тот вечер я шагнул вниз с крыши. Пять лет затяжной депрессии, связанной с непрекращающимися трагедиями в жизни, не вылечились ничем. Из этой ловушки в принципе вылезти практически невозможно, кто бы что ни говорил. В тот вечер мне позвонили из больницы и сообщили, что умер мой отец. Последний человек, который был со мной все эти годы и всеми силами поддерживал меня. Это он продлевал мне жизнь необходимостью заботиться о нём. Отец страдал от онкологии, причём годами лечился безуспешно. Я понимал, что это всё. Но бросить его не мог. Когда это случилось, я был дома, в своей крохотной квартирке в старом питерском доме с видом на канал Грибоедова. У меня не было сил, ни моральных, ни физических, чтобы приехать в больницу и провести с ним оставшиеся часы его жизни.
Последние дни я практически не мог прийти в себя. Ночами почти не спал. Измученный, засыпал беспокойным сном под утро, просыпался совершенно разбитым. Только удавалось что-то поесть, как тут же снова клонило в дремоту. Я ушёл с работы на длительный больничный, физически не в силах ходить на неё. Энергия была на нуле, настроение – хуже некуда. Единственным спасителем – точнее, средством для продления агонии – стал алкоголь. Этот допинг хоть как-то поднимал меня на ноги. Но у него была обратная сторона – на следующий день я чувствовал себя ещё хуже, чем в предыдущий. И чтобы совсем не съехать с катушек, пил снова и снова. В какой-то момент спать без снотворных и обезболивающих перестало получаться вовсе. Я подсел на таблетки. Голова стала мутной, я практически перестал выходить на улицу. Меня повсеместно преследовало ощущение близкого конца, но мне было наплевать. Я молил Бога, который меня не слышал, чтобы он забрал меня. Но он был нем. И я очень злился, погружаясь в болото депрессии и печали всё сильнее.
Спусковым крючком моего оскотинивания и дороги к гибели стали трагические события прошлых лет. Тогда, в день, перевернувший