в длинном кресле своего кабинета, Габриела отдыхала от утомлений бала. Она вертела в руках розу, выдернутую из корзины с чудными цветами, которая стояла на столе возле нее. С задумчивой рассеянностью она мяла, обрывала цветок, и было очевидно, что это благоухающее приношение дона Рамона, равно как и он сам, не занимали ее мыслей. Мечты молодой женщины были прерваны появлением камеристки, доложившей о приходе графа. С видимой досадой графиня приподнялась, но, тотчас скрыв свое чувство, опять улеглась на диван, и, когда вошел муж, лицо ее было приветливо и спокойно.
Граф был озабочен, рассеянно поклонился жене и, не поцеловав ей руку, как делал это всегда, взял стул и сел против нее. «Ах, – подумала она, – он пришел бранить меня за вчерашнюю историю». Но громко, самым невинным тоном, спросила его с участием:
– Как ты бледен, Вилибальд, ты, верно, дурно спал?
– Да, Габриела, я дурно спал и по твоей вине. Вчера пос ле твоего ухода Веренфельс отказался от места.
– И умно сделал после беспримерной дерзости, какую позволил себе против меня.
– Он поступил согласно оскорблению, которое ты высказала так громко, что он мог слышать, и, сознаюсь, его резкость, тобой же вызванная, удивила меня менее, чем то обстоятельство, что моя жена выказала такое отсутствие такта и хорошего воспитания. Оскорбить грубыми неприличными словами честного человека, которого несчастье поставило в зависимое от тебя положение, – неслыханное дело для женщины твоего звания.
Графиня зевнула и, лениво потягиваясь, сказала:
– Боже мой! Ты, кажется, обвиняешь меня. Неужели же я такая невольница, что в своем доме, разговаривая с сыном, не могу высказать своего мнения? Тем хуже для господина Веренфельса, если он шпионит и подслушивает у дверей, как настоящий лакей. А может, это проявление сильной обидчивости имело целью добиться прибавки жалованья? И если он в самом деле так оскорблен, пусть уезжает, никто о нем не заплачет.
Граф слушал с возрастающей досадой.
– Твои капризы совершенно ослепляют тебя. Веренфельс твердо решился оставить наш дом, но я не хочу лишиться этого человека. Он необходим для Танкреда, который преобразился под его влиянием. Когда ты мне возвратила мальчика, речь и манеры его были таковы, что можно было предположить, что он рос в обществе хуже лакейского. Так вот, я пришел сказать, что предоставляю тебе выбрать одно из двух: возвратиться в Рекенштейн, чтобы там посвятить себя воспитанию сына, или же извиниться перед Веренфельсом, уговорить его остаться, обещая ему на будущее время относиться к нему надлежащим образом.
– В своем ли ты уме? – воскликнула Габриела, задыхаясь от волнения; ее тонкие ноздри трепетали, и дрожащими пальцами она ощипывала цветок, который держала в руках.
– В полном рассудке и повторяю, что до завтрашнего вечера даю тебе время подумать, а затем, если Веренфельс останется при своем решении, я всех перевезу в Рекенштейн. Не хочу более сцен в моем доме из-за твоих беспричинных капризов и твоих фантазий. И, клянусь