мешка. С грехом пополам загрузил в багажник. Долго сидел, прислушивался к мышцам спины – сорвал или отпустит? Вроде отпустило, а все равно не двигался с места.
Порт казался вымершим. Круизные корабли законсервированы на долгую стоянку. Баржи замерли в ожидании разрешения на выход. Яхты в этом году так и не вывели из ангаров. Стекла бросают холодные блики на воду, и ни одна человеческая душа в красных шортах не промелькнет. Плеск воды о бетонный причал, мерный скрежет металла и непрерывный, волглый то ли шорох, то ли вздох.
Море, тяжелое и темное, пологой, долгой волной катит к берегу. Небольшая стая дельфинов черными, блестящими стежками прошила солнечную дорогу. Пахнет солью, водорослями и немного арбузом.
Очень захотелось арбуза, и Макар запил шершавый налет пыли во рту теплой, невкусной водой из пластиковой бутылки. Возвращаться домой к скорбной жене было мучительно и оттого стыдно. Если заехать на оптовый рынок, накупить дынь и арбузов, то этим надуманным делом можно заглушить робкие трепыхания совести. Телефон моргнул коротким сообщением от Лары: «Ничего». И это было самое оптимистичное явление дня – сведения о пострадавших участниках спасательной операции подавались ежевечерне.
Утром достал из холодильника половину арбуза, отрезал Ларе пару толстых ломтей, поставил остальное перед собой и начал есть ложкой. Лара скривилась, но ничего не сказала.
– Раскидаю щебень и займусь разводкой воды и электрики, – когда зубы привыкли к ледяному холоду арбузной мякоти, сообщил Макар.
– Рабочих пришлют, все сделают быстро.
– Они вытопчут половину участка. Лучше сам.
– Не все ли уже равно, Макар?! Лишь бы твои пионы никто не тронул! Как ты можешь сейчас об этом думать?!
– Послушай, Лариса…
Истеричность интонаций, с которыми жена общалась с ним в последнее время, неумолимо нарастала и требовала разрешения в ближайшее время. Семья – это замкнутый сосуд, где покой и непокой либо распределяются равномерно, либо расходится слоями, периодические встряски только на пользу для поддержания общего градуса благоразумия. Макар знал, что если позволить Ларисе и дальше накручивать себя, то, войдя в эмоциональный штопор, она свалится в каком-нибудь кризе и загремит в больничку надолго. А какие теперь больнички? Кому есть дело до бытовых болячек граждан? Надо спасать жену.
– Лариса, Маша с Яном отсидят в этой коробке, сколько им положено, и выйдут. И я хочу, чтоб у нашего внука сразу, как можно скорее, наступила нормальная детская жизнь, где травка, качельки и ягодки со своей грядки, а не перерытая земля, огрызки деревьев и припадочные взрослые. Ты поняла меня? Возьми себя в руки!
– Не ори на меня! Тебе вообще на меня наплевать! Я тут… я все… а ты вообще ничего, будто тебя ничто не касается!
– Ларис, я, конечно, самый хреновый муж. Кто б спорил? Не сенатор, не министр, не президент – не решаю вопросы мироустройства, не выбираю между войной и миром, не принимаю оптимальных для человечества решений… Но и ты, и твои дети не провели двадцать лет жизни,