говорит Василий Николаевич, выглядывая из палатки.
Бойка и Кучум стоят рядом, вытягивая морды по направлению ущелья. И вдруг с лаем бросаются вперед.
Мы все выходим из палатки. Дождь затихает. За рекой дразнятся кедровки, а желтенькая трясогузка уже бегает возле костра, собирая букашек. С сухой галечной протоки доносится четкий стук копыт быстро идущего оленя.
– Кто-то едет, – говорю я.
– Но это не Улукиткан, чего бы он на оленя забрался, – замечает Василий Николаевич.
Чаща раздвигается, и перед нами верхом на крупном олене – старик Осикта. Вот уж его-то мы никак не ожидали! «Что заставило эвенка догонять нас?» – подумал я с тревогой.
Осикта сползает с оленя, снимает с него узду, седло и отпускает пастись. Затем он подходит к нам и, здороваясь, подает каждому свою загорелую старческую руку. Вид у него страшно усталый, глаза ввалились, и глубокие морщины густой сеткой затянули лицо. На одежде он привез следы долгого пути.
– Насилу догнал, думал, за хребет ушли, – произносит он хриплым голосом. И обращается ко мне с неожиданным вопросом: – Ты что потерял?
– Кажется, ничего, все при мне.
– А это, думаешь, не твой?
Запустив руку глубоко в карман, он достает сумочку, сшитую из бересты, а из нее – туго свернутую тряпочку. Старик бережно развертывает ее и подает мне кассету от фотоаппарата.
Я растерялся, не знаю, что ответить. Эту кассету я выбросил на стойбище кочевников вместе с засвеченной пленкой. А Осикта стоит рядом, маленький, худенький, с птичьим носом, смотрит на меня открытыми глазами, весь преисполненный чувством огромной радости. Вздох облегчения вырывается из его груди, и скопившаяся в глазах усталость тает в улыбке, как утренний туман.
– Да, это моя вещь, – говорю я, – спасибо, что привез. Где же ты ее нашел?
– Дети притащили в чум. Глаза мои никогда такое не видали. Тешка говорил, однако, это начальника. Догонять надо, может, без нее не обойдутся. Вот я и погнал оленя. Человек человеку помогать надо.
– Очень хорошо, что ты привез ее, мне она необходима!
Я заворачиваю кассету, как большую ценность, в носовой платок и опускаю в боковой карман гимнастерки. Чувство глубочайшей благодарности к этому человеку растет во мне. Что же мне сделать? Сказать еще раз спасибо? Мало и неубедительно. Дать денег… Зачем они ему?
Я снимаю с плеч телогрейку и отдаю Осикте. Она ему велика, она поношенная, со следами дождя, ветра и солнца, но, судя по тому, как он бережно свертывает ее и приторачивает к седлу, я вижу, что старик доволен.
Василий Николаевич угощает Осикту крепким чаем, виновато объясняет ему, что давно живем без мяса, но если тут задержимся, то не позже как завтра или послезавтра он непременно добудет дикого барана или сокжоя и рассчитается со стариком за гостеприимство.
Осикта утвердительно качал головою, говорил, что на Становом очень много баранов и что нет вкуснее бараньего мяса, но что остаться он не может.
Улукиткан пришел