приехал. Он шибко мастер выть, хотел меня обмануть, да напрасно – его песню я хорошо знаю, не забыл. Другой люди так петь не могут.
– А какой он из себя, ты помнишь? – спросил я, испытывая старика.
– Маленький, как мышь, узенький, нос острый, что шило, везде лезет, язык на месте долго не лежит.
Это было подмечено так точно, что мне больше ничего не оставалось, как подивиться всему тому, чему я был свидетелем в этот вечер, и покорно следовать за стариком, думая о его огромном житейском опыте. Эти старики научились постигать природу вещей, событий, и в этом их величайшая мудрость. Прожив всю свою жизнь в суровой тайге, как никто другой, они знают, что на земле все существует во взаимной связи и что природа открывает свои тайны лишь тем, кто понимает ее. А понимать – это значит уметь бороться с нею.
– Кого другого притащил Осикта? – спросил Улукиткан.
– Старика. Он тоже пастух Ироканского колхоза.
– Однако, Тешка. Толстый, что старый пень, и смирный, как заезженный олень?
– Его имени я не знаю, но, видимо, он. Очень молчаливый старик. Они убили раненного тобою сохатого, по пуле догадались, что ты здесь, приехали проведать и привезли мясо за пулю.
– Хорошо, что старики не забывают наших обычаев, не все раньше было худо, – ответил Улукиткан, но не спросил, как они нашли нас.
Видимо, это ему было так же ясно, как и то, что за ночью последует день.
Улукиткан шагает впереди, ощупывает посохом проход меж стволов сонливых лиственниц. Над тайгой распласталась грозная туча. Темень, черная и холодная, сгустилась в кустах. Где-то позади, у подножия сопки, надоедливо гудит козодой.
Но вот сквозь тьму блеснул луч света, показались палатки, залаяли собаки. Пахнуло распаренным медвежьим мясом.
Услышав наши шаги, старики поднялись с насиженных мест и, всматриваясь в темноту, замерли. С какой точностью обрисовал их Улукиткан! Осикта стоял боком. Он был именно узеньким, а в профиле продолговатого лица с выдвинутыми вперед челюстями было что-то мышиное. Второй старик, толстяк Тешка, высунувшись вперед, стоял сгорбленный, опираясь руками о согнутые колени. В этой позе он был похож на старую копалуху.
Налетевший ветерок взбудоражил костер, бросил во тьму сноп искристых звезд. Толстяк, прищурив глаза, с птичьим любопытством взглянул на подошедшего приятеля, и от скупой старческой улыбки округлилось его плоское лицо, черной дырой распахнулся рот.
– Здорово, Улукиткан! – сказал он. – Дай руку… Вот так… Теперь я верю, ты жив. Все бегаешь, прячешься от смерти? Она везде найдет.
– Бегучего не сразу догонит, – ответил тот и, повернувшись к Осикте, поймал на себе его хитрый, притаившийся взгляд.
– Подожди, Тешка, не обмануться бы, – сказал узенький. – Надо хорошо разобраться – может, это не Улукиткан.
И он, щуря глаза и комично вытягивая шею, стал осматривать нашего старика, мял руками молескиновые штаны на нем, заглядывал под телогрейку; приседая на корточки, долго разглядывал ботинки, всему удивлялся. В его сжатых губах, на кончике жиденькой бороденки, во взгляде