роем, ни прохожие, переходившие дорогу и мешавшие ослу двигаться дальше. Поскольку он считал, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. И по взгляду на этот вопрос он был настоящий Черчилль!
Так они передвигались сквозь город, пока дорога не стала для них полегче и не вышла за городские ворота. Там осёл стал веселее и надёжней копытами. Ноги стали перебирать камни дороги так быстро, как только ещё умели.
На обочинах дороги уже попадались деревья, своей трепетной тенью создававшие вокруг себя несколько пыльную, лёгкую прохладу… Там Колкер вслед за своим ослом тоже приободрился. Этому способствовало ускорившееся вслед за убыстрившемся в движениях ослом, перемещение повозки по дороге, лёгкий, уже почти просёлочный ветер, видимое до горизонта небо… Всё то, что уже окружало Колкера теперь. И через короткое время пути он смотрел уже даже несколько свысока и вызывающе со своей полураспавшейся телеги на остававшиеся позади него деревья и удалявшиеся желтевшие стены города, светящиеся издали, точно само солнце в туманный день.
Колкер был не только довольно стар, но и достаточно мудр и твёрдо знал точно так же, как это знал, думалось ему, и сам Черчилль, что некоторые места своей жизни нужно покидать вовремя… Окропивший его, точно чьё-то дальнее благословение, уже на значительном удалении от города, лёгкий простой дождик, будто бы соглашавшись с ним, огладил своей влагой его растрёпанные волосы и слегка омочил пыль его одежды, этим точно бы подтверждая правильность размышлений Колкера…
за полночь
Уже далеко за полночь, а ты всё сидишь в своём старом, точно параличном кресле. Слева – пустая тёмная квартира, справа сквозь оконное стекло – звёздное тёмное небо. Впереди на столе компьютер, который льёт уже хорошо известный тебе неброский детективный фильм. В мыслях ты уже клянёшь себя за то, что не лёг вовремя спать, и снова бессонная ночь проходит пусто и бездарно. Лишь иногда в голове, в глубине, где-то там, на периферии полузабытого, проходят остатки дневных мыслей, отщёлкиваясь, точно костяшки древних счёт…
И ты под воздействием этих мыслей пересаживаешься из кресла на стул, стоящий у стола, и уже в тысячный раз просматриваешь какие-нибудь свои стихотворные строчки. Следом незримо тянутся к тебе твои другие стихи, желая получить толику внимания, точно прирученные тобой в разное время рыбы. В тысячный раз окидываешь их заботливым внимательным взглядом и, найдя своих «рыб» в порядке, по привычке тянешься к черновикам прозы. И «проза» неслышимо шелестит сухой чешуей букв, шероховатыми телами электронных страниц, ничуть тебя не интересуя.
Неспешно листаешь эти страницы, и это твоё письмо кажется тебе уже не в первый раз давним чемоданом без ручки. Между тем, в фильме герой детектива уже почти победил своих врагов. А у тебя внутри вдруг проявляется что-то подобное невидимому свету. Слова и предложения точно бы по чьему-то знаку преображаются, и появляется