к овечьему загону, крутя в руке прихваченное яблоко и терзаясь думами о Кристоффеле. Непонятные слова Катрины «как Бендикс» открывали несколько весьма тревожных возможностей. Мозг мой работал в шести направлениях разом.
Катрина и Бром всегда говорили мне, что мои родители умерли от лихорадки. Если это неправда, думала я, если Бендикс был убит, как Кристоффель, то что насчет моей матери? Она-то действительно умерла от лихорадки? И знает ли еще кто-нибудь о том, что на самом деле случилось с моим отцом, или эта тайна известна лишь Катрине и Брому?
Бендикс умер больше десяти лет назад. Значит ли это, что Всадник без головы забрал его голову и руки, как у Кристоффеля? Или это среди людей Лощины скрывается убийца – убийца, здоровающийся с соседями, торгующий овощами, сидящий плечом к плечу с другими в таверне?
Я шла и размышляла, почти не замечая творившегося вокруг, и уже почти дошла до загона, когда увидела, что овцы толпятся у самой изгороди. При моем приближении они не отодвинулись, не заблеяли. Они так и стояли, тесно прижавшись к друг к другу и являя собой единую дрожащую массу.
Может, где-то рядом волк или лиса?
Солнце садилось – с моего возвращения домой прошло куда больше времени, чем я полагала, – и его предзакатное сияние не давало толком что-либо разглядеть. Впрочем, мне показалось, что в дальнем конце луга, у редких деревьев, отделяющих земли ван Брунтов от соседней фермы, темнеет какой-то приземистый силуэт.
Я прищурилась, не уверенная, действительно ли вижу там какое-то животное или просто лучи слепят мне глаза.
Темный силуэт словно бы развернулся – нет, разогнулся, мягко и плавно, и я удивилась: разве животное может стоять как человек?
И тут у меня перехватило дыхание, ведь на миг мне показалось, будто я увидела глаза, устремленные на меня, – глаза, которых просто не могло быть, поскольку ни у одного человека не бывает подобных глаз: горящих, влекущих, таких, что вцепляются в душу и тащат, тащат ее, вытягивая через рот.
Начав задыхаться, я резко отвернулась. Застывшие пальцы выронили яблоко. Крепко зажмурившись, я принялась шепотом повторять, снова и снова:
– Там ничего нет. Это только твое воображение. Там ничего нет. Это только твое воображение.
Через пару минут ледяной страх сменился смущением. А вдруг кто-нибудь меня сейчас увидит? Вдруг Бром обнаружит, что я веду себя, точно глупый маленький ребенок, придумавший себе буку?
Выпрямившись, я заставила себя вновь посмотреть на поле.
Никакого силуэта там больше не было.
Конечно, ничего там такого нет, тупица.
Овцы блеяли и пыхтели, хотя ни одна из них так и не отошла от ограды. Что-то все еще пугало их.
Солнце скрылось за деревьями и уже не слепило меня, но тени стали длиннее. Я взобралась на изгородь, пристально разглядывая то место, где, как мне показалось, я кого-то увидела.
Там, на земле, лежало что-то белое.
Одна из овец умерла. Это и всполошило остальных.
Можно