спалось в кремлевской ограде сотнику Штрекенхорну. Он более других стрельцов уловил напряжение момента. Поэтому и пил меньше. Сидел на лавке поближе к двери и во всеоружии. Длинный меч шведской выделки тянул кожаную перевязь, давил на плечо. Бердыш на тяжелом дубовом древке стоял в уголке за дверью. Был у Штрекенхорна даже пистолет. Он заряжал его раз в неделю перед караулом. Сейчас пистолет оставался заряженным третий день, и сотник опасался за его огнестрельные свойства.
Не спал и Прохор. То есть спать ему не давали. Ключник царицы Анисим Петров ходил по каморке Прошки из угла в угол и при каждом проходе толкал подьячего в плечо. Такова была в эту ночь служба Анисима.
Вот, кажется, и все. Нет, еще двое не спали. Оглашенный вор Федор Смирной боролся со сном в яме под епанчой. Кот Истома мешал ему бороться громким сопением, переходящим в храп. Кот дрых без задних лап – слишком плотно поужинал, слишком многое пережил за день. Под мурлыканье Истомы спать хотелось вдвойне.
Второй неспящий бездвижно сидел в прорези большой звонницы, спиной к дворцу – лицом к яме, и смотрел вниз. Если бы в русской традиции нашлось место для каменных изваяний, этого наблюдателя можно было бы посчитать гранитной химерой.
Так получалось, что именно этот человек стал ключом ночного движения. Раньше него никто в кремлевском дворе не смел двинуться. Но и видеть его никто не мог – так неудачно падали лунные тени. Человек тоже не видел никого из членов ночной вахты, он даже надеялся, что таковых вовсе нет. А ждал он часа, когда луна уберется за громаду дворца и зубчатку стены.
И скоро такой час настал.
Часть 2. Две памяти
Царь Иван и сирота Федор лежали в своих очень разных постелях, но мысли их витали в одном и том же времени. Видно, что-то связывало этих людей – и не только интригой сегодняшней ночи.
Иван вспоминал начало 1547 года – венчание на царство, свадьбу с Анастасией, первые успешные дела, когда удалось преодолеть, сломать боярскую оппозицию. Но свадьба вспоминалась приятнее всего. В этом обряде не было ничего натянутого, опасного. И ответственность перед молодой женой, семьей хоть и была велика, но не шла в сравнение с тяжкой ответственностью воцарения, долгом сверхъестественным, нечеловеческим. К памяти о свадьбе Иван прибегал, когда становилось совсем уж беспросветно. Иван прятался в то 3 февраля, в единственный день жизни, с утра до ночи прошедший в радости.
Ох и снежной была та зима! Но солнце ежедневно показывалось над Москвой, золотило купола, осыпало алмазами деревья, весь кремлевский двор. Ивану почему-то вспоминался краткий миг выхода из церкви. Не венчание у алтаря, не застолье, не брачная ночь, а именно тот единственный шаг через порог Успенского собора. Он сравнивал его с точно таким шагом двухнедельной давности, когда выходил после венчания на царство. Погода была одинаковая – солнечно-снежная, и люди на площади собрались те же – московский люд, дворяне, беломестцы, жильцы. Но что-то разнило эти два выхода.
16