Нулевой цикл – работа трудная, но невидная. За два дня мы успеваем нарастить фундамент лишь сантиметров на десять, хотя пашем так, что от нас валит пар. Мы кидаем в траншею обломки гранита, битые кирпичи, проволоку, банки и даже засовываем в нее дребезжащую кроватную сетку и две спинки с блестящими шариками. Я хочу ссыпать в траншею пустые бутылки с отбитыми горлышками, но Феликс не разрешает – образуются пустоты, и неизвестно, чем такая новация обернется. Перекособочит, например, дом. Или лопнет ночью бутылка в фундаменте – мы спросонья решим, что нам бьют окна, и выскочим с кольями в руках. Строительная механика – дело тонкое.
– Правильно, Саня? – вопрошает Феликс.
– Ничего не лопнет, – успокаивает Молодцов. – Кидайте. Только равномерно.
Саня внешне раскрепощен, но внутренне сосредоточен. Если он и молчит, постреливая умными глазами и прикидывая что-то, то молчание его не тягостное и не позерское – он думает. Саня любит и умеет работать. Он никогда не читает нотаций и не бранится. Послать может, но как-то по-свойски и беззлобно. Любой, самый дальний его посыл воспринимается как «кончай дурака валять!» Но браниться и спорить он не станет. Он говорит только о том, что хорошо знает. В противном случае Молодцов машет рукой: «Не, мужики, я в этом деле баран…»
Говорят, хороший человек – это тот, рядом с кем легко дышится. Рядом с Сашей я никогда не испытывал затруднений с дыханием. Одно время я даже хотел быть похожим на него. Но потом понял, что пытаться походить на кого-то бессмысленно.
Мы с Молодцовым замешиваем в деревянном корыте бетон. Никола и Феликс таскают его носилками к траншее. Они же подносят нам цемент, песок и воду. Хрустит лед на лужах.
– Это не траншея, а черная дыра какая-то, – говорю я. – Как в прорву. А у вокзала, между прочим, пиво продают…
– Не ной, – подбадривает Феликс, – а лучше вспомни, как Магнитогорск строили. А пиво-то свежее, ты посмотрел, какое число?
– Живей, живей, мужики! – прорабским голосом торопит Саня. – Пиво – это наущение дьявола. Хотя подкрепиться бы и не мешало.
– Правильно, – пыхтит Феликс. – Пора. Тимоха, вытряхни там наши сетки и сваргань что-нибудь.
– Я огурчики привез, – начинает перечислять свои припасы Никола, – паштета две баночки, как в тот раз. Верочка колбасу положила…
– Тимофей разберется, – перебивает его Феликс.
Если Удилова не остановить, он назовет все, что привез, привозил и сделал для общего дела. Память на такие вещи у него феноменальная. Стоит взять лопату – он говорит, что лопата хорошая, он ее недавно точил. Запираешь калитку, он успокаивает: запор надежный, он его недавно подправил и ввинтил новые шурупы. Выходишь из туалета, он спрашивает, видел ли ты там бумагу, которую он нарвал два дня назад. Человек вроде и не попрекает тебя, но чувствуешь себя скверно: как будто ты живешь на всем готовом, а Удилов в поте лица трудится. Иногда он вспоминает свои славные деяния такой давней поры, что диву даешься – записывает он, что ли? Какой-нибудь гвоздь, вбитый в