Эллерби, только его там не было. И боже упаси вас услышать, как они потом ругались, когда он вернулся! Как будто перебили целую лавку фарфора.
От этих воспоминаний глаза официантки заискрились злорадством.
– Когда это случилось? – словно между делом поинтересовалась Констанс.
– Сейчас скажу… – Джоан задумалась на мгновение. – Это было за день до исчезновения мистера Эллерби. Или нет… за два.
Констанс решила, что Фрост рассердилась из-за того, что он снимал пенки с клиентов, обворовывая отель.
– Но до ее появления в вестибюле вы считали, что она слишком слаба, чтобы покидать свои комнаты?
Официантки снова переглянулись.
– Да, нам так говорили, – ответила Хелен. – Особенно последнюю пару лет.
Что-то в вопросе Констанс заставило официантку, несмотря на всю ее болтливость, тщательно подбирать слова.
– Она больна?
– Нет, она какая-то… сумасбродная. И чем старше становилась, тем больше зависела от мистера Эллерби. Он заказывал для нее еду, организовывал уборку комнат и смену постельного белья, приводил врачей. Приходил к ней и читал стихи или слушал, как она играет на пианино. Классику.
– Притом, что они недавно поругались, – заметила Констанс.
– Это можно объяснить тем… ну, вроде как «милые бранятся…». – Джоан понизила голос. – Кое у кого здесь возникли по этому поводу разные дурацкие мысли. А теперь, когда он умер, она совсем подавлена.
– Еду мы просто оставляем у двери, – подхватила Хелен. – Внутрь она никого не впускает. И ни у кого нет ключей от черной лестницы.
И прежде чем Констанс успела задать новый вопрос, Джоан добавила:
– Никто и не захочет к ней заходить. Это может быть… опасно.
Решив, что это шутка, Констанс вежливо хихикнула. Но быстро превратила смешок в кашель, прикрыв рот салфеткой, потому что ни одна из официанток даже не улыбнулась.
В дверях вдруг возник Дринкман, и разговор тотчас прервался. Официантки вскочили и принялись собирать грязные салфетки и посуду со стола. Констанс проводила их взглядом, когда они юркнули в боковую дверь, ведущую на кухню. Потом снова посмотрела на Чатем-сквер, по-кошачьи полуприкрыла фиалковые глаза, такие загадочные в лучшие времена, и лишь изредка моргала, сидя совершенно неподвижно в лучах позднего утреннего солнца.
17
– Вот здесь ее и повесили, – звучным голосом произнес Грумс, хозяин дома, и показал дрожащим пальцем на темную деревянную балку в коридоре мансарды. – Кучер затянул петлю на шее бедной девушки, перебросил веревку через балку и тянул за нее, пока жертва не перестала брыкаться и извиваться.
Он замолчал, и в его мертвенно-бледном лице промелькнуло что-то жуткое.
– Даже сейчас еще видно, как врезалась веревка в дерево.
Венди Гэннон, наблюдая по двум экранам своего пульта за съемкой маленького спектакля, невольно отметила, что Грумс идеально подходит для этого фильма. Из него получился превосходный гид по сверхъестественному, и, без всяких