когда я первым начинаю смеяться…
Глава седьмая. Фей в опере…
Уже в фойе нас окружила целая толпа: студенты – за редким исключением, в лице красавицы Литягиной, – с родителями; приятели Ворохова – извечная веселая, добродушная, галантная, чуть под хмельком, богема, знакомые Анечки по поэтическому кружку – шумная компания, с обрывками своих и чужих строчек в головах.
И наше, профессорское, нарочитое «благочиние», с сорочками в мелкую точку или полоску, небрежно перехваченную под самым горлом лоснящимся бантом бабочки или удавкой галстука «павлиний глаз» – от которого через три минуты начинает рябить и в глазах, и в голове..
…Не получилось сосредоточиться и осторожно идти по почти «каннской» лестнице, с потертой ковровой дорожкой с бежевыми полосами по краям, ведя под руку крохотного фея, в белом палантине поверх синего бархата, жемчуга, и острого брюссельского кружева. Руку пришлось срочно освободить для приветствий.
Фей вспорхнул вверх по лестнице, вопреки всем правилам, в сопровождении улыбающейся легкими ямочками на щеках и на подбородке, Анечки Вороховой, чьи тонкие лакированные шпильки прочно впились в лестницу, а локти в черном шелке и гипюре осторожно и чуть небрежно поддерживали спину фея. Как раз в том месте, где нужно.
…Пару раз встретившись со мной глазами, Аня сумела утишить отчаянье, полыхавшее там неуемно, тем, что озорно подмигнула мне, и увлекла фея в раковину полукруглого зрительного зала, прямо к нашим местам в шестом ряду партера.
Когда мы с Вороховым, наконец, отбившись от приветствий и кивков на лестнице и в проходах, подошли к креслам, из оркестровой ямы уже раздались первые звуки увертюры.
Мягкий профиль фея, едва угадывался в полумраке гаснущих огоньков театральной люстры. Моя рука тотчас очутилась в ее тоненьких, горячих пальцах, сердечко браслета чуть царапнуло кожу моего запястья. Занавес взвился вверх, и мы, все четверо, ахнули одновременно, увидев на сцене дебелую даму в голубом гипюре, обтягивающем плотные чресла, лавиноподобный бюст и мощные плечи боксера или пловца перворазрядника.
Дама, стоя перед огромным зеркалом, тщательно расправляла в волосах цвета жженой соломы огромный красный цветок…. Она не раскрывала рта минуты три. Увертюра, пару раз споткнувшись на окончании, начиналась заново, дирижер нетерпеливо махал палочкой, оглядываясь на сцену и солистку, но дама молчала, как рыба. На сцене появилась еще одна тучная матрона, в бежевой тунике и туфлях – котурнах на остром, как игла, каблуке. Откуда взялись каблуки в тифозном боксе, из которого явно сбежала матрона – наперсница, с определенной длинной и цветом волос на голове, было совершенно непонятно. Уточнять у фея, место проживания этой дамы, я не рискнул.. Вероятно, подразумевался парижский квартал Монмартр или что то в этом роде… Полились звуки арии, с которой вступала в действие главная героиня, и я отвлекся, увлекся так,