обществе это все ненужная вещь. Туда же полетели деньги, весь его гонорар – зачем деньги при новой власти.
– Теперь флаг…
Ветер трепал его широченные по моде штаны в крупную бело-розовую полоску.
– О, то, что надо, – сообразил Иван Палыч. Снял штаны, на корме сорвал с флагштока красный флаг и повесил свой – полосатый. Иван Палыча скрутили и доставили по месту назначения – в желтый дом. Живопись шла у него не очень, а вот рисунки представляли собой явление. Редкое чувство формы, ни на что не похожая пластика.
– Белый лист – это воздушное пространство, и я сосредоточен на том, как из этого пространства появляется форма, – рассказывает Иван Палыч, показывая свои рисунки. – Ни на что другое я не гляжу. Я даже не замечаю, женщина передо мной сидит или мужик, предо мной сидит форма! Всякая прочая лирика мне ни к чему, – горячится формалист и вдруг замолкает.
– А как странно вышел-то, видел? Не в дверь, не в окно, а прямо так, – и сделал руками движение вверх, – в потолок…
– Кто вышел-то?
– Ангел…
Да, ангелы, видать, с Иван Палычем не расставались. И вот эта запрограммированная машина выдавала удивительно живые рисунки. Его «безликие» формы двигались в листе, жили.
Глядя на отца, и сын его пытался взяться за рисование. У него было двое детей – двойняшки. Такие же яркоглазые, но с волосами тусклого золота. Жили они конечно же с матерью. Втолковывая, что научиться надо изображать форму, конкретно параллелепипед, Иван Палыч твердил, что надо рисовать «чумаданы» – так почему-то он произносил. И сын изображал уходящие в перспективу параллелепипеды, представляя чемоданы. Это была уже его – Ушаковская школа.
Конец истории, к сожалению, печальный. Иван Палыч умер при загадочных обстоятельствах. Жил последнее время с молодой особой, которой (есть подозрение) больше нравилась, чем он сам, его квартира. Но главное, очень уж далека была от всего того, чем занимался Иван. И после смерти Иван Палыча все эти вороха изумительных рисунков нашли свой приют в мусорном контейнере.
Как-то приехал я к Иван Палычу и, просто (я не коллекционер) чтоб поддержать художника, купил у него десятка полтора рисунков. В дальнейшем собирался кому-нибудь их подарить, понимающему в этом толк. Но и тут судьба ставит подножку. По пути из Москвы небольшую папку с моими и Иван Палыча рисунками украли. Может, здесь смилуется судьба и рисунки попадут в хорошие руки и обретут свою жизнь…
В Лондоне я был у его дочери. Она показала мне несколько отцовских рисунков, весьма посредственных, из числа неуклюжих дебютантов. Вот и все наследие.
Но ведь душа бессмертна. И человек выполнил свое предназначение. Так, может, и духовный результат его работы каким-то образом материализуется и станет существовать в виде какой-нибудь самостоятельной субстанции.
3. Юбилей
Так, потолок… это уже неплохо, всё лучше, чем звездное небо. Странная люстра какая, навыдумывают же – художники. Чья же это могла быть такая чудная?