ачинают в голос обсуждать, какая муха укусила сегодня директора, а я сжимаю под партой дрожащие, влажные от пота ладони и молчу.
Потому что я знаю.
И теперь мне так страшно, как никогда в жизни.
Остаток лекции проходит словно в тумане, а когда я встаю из-за парты, у меня так сильно кружится голова, что я запинаюсь об свои же ноги и едва не падаю.
– Истомина, смотри, куда прешь!
– Прости, – растерянно говорю я своей одногруппнице.
Как же ее зовут? Я не могу вспомнить. В голове ни одной мысли, все перекрывает страх. Первобытный животный страх такой силы, что я буквально не могу дышать.
На ватных ногах иду вслед за всеми в актовый зал и сажусь где-то сбоку, на первое попавшееся место.
Вижу маму: она сидит на первом ряду вместе со всеми преподавателями. Обеспокоенная, как и остальные, но не слишком.
Ей ведь и в голову не приходит, что к этому могу иметь отношение я.
Я машинально оглядываю зал, и мой взгляд спотыкается о Захара Громова, который сидит, развалившись на сиденье, с таким видом, будто это он тут главный. Темные волосы небрежно падают на высокий лоб, на красивом лице играет самодовольная усмешка, рука приобнимает очередную девчонку, а длинные ноги нагло выставлены в проход, но никто и слова ему не говорит. Все послушно обходят.
Просто потому что это Громов. С ним никто не связывается. Даже директор.
Его уже трижды отчисляли и снова восстанавливали, потому что его папа – самый богатый человек в нашем городе, директор «НикельИнвест».
Я немного завидую Громову.
Его маме не приходится работать на нелюбимой работе только для того, чтобы ее ребенка бесплатно взяли в престижный частный колледж. Ему можно никого не бояться, потому что деньги и связи отца решат все проблемы.
А я… а мне сейчас остается только молиться и убеждать себя в том, что все будет хорошо. Потому что доказательств нет, меня никто не видел.
Не видел же? Правда?
Директор появляется как-то вдруг, и сразу видно, что он просто в ярости. Его толстая шея, втиснутая в воротник белой рубашки, налилась багровым, а тонкие губы сжаты в линию.
– Вчера, – начинает он без всяких предисловий, – произошел вопиющий случай вандализма!
По залу пробегает удивленный ропот, и директор кричит:
– Тихо!
Все замолкают, и он начинает опять. От зловещих ноток в его голосе мне хочется провалиться сквозь землю, выпрыгнуть из окна или выпить яд. Все лучше, чем это медленное ожидание казни.
– Вчера неизвестные пробрались в мой кабинет и устроили там погром. Разбит аквариум, погибли редкие рыбы, безвозвратно испорчены важные документы, мебель, ковер…
Интересно, мне поверят, если я скажу, что не хотела? Рыбок точно не хотела трогать, за это мне стыднее всего.
– Причинен ущерб на сумму…
Когда я слышу цифру, у меня темнеет перед глазами.
Ну не может быть столько! Не из чистого же золота был ковер? И разве аквариум стоит так много? Ну и что, что он был во всю стену?
– Может быть, виновник сам захочет признаться? – спрашивает директор и обводит нас людоедским взглядом.
Все молчат. Я молчу тоже.
– Понятно, – тянет он. – Что ж, если не хотите по-хорошему, уважаемые студенты, значит, будет по-плохому. Камеры в коридоре у нас временно не работают, и, похоже, злоумышленник был об этом осведомлён, но камера в главном холле зафиксировала всех, кто выходил из колледжа после семи вечера, когда секретарь ушла и закрыла мой кабинет. Это всего лишь пять студентов. Начнем по порядку, да?
В ушах у меня тоненько, противно звенит.
Если узнают, что это была я, меня отчислят. А маму выгонят с работы. Она мне этого никогда не простит. Не говоря уже о том, что нам придется оплатить причинённый ущерб, а его там больше трехсот тысяч. А у нас даже нет столько денег. И взять их неоткуда.
– Виолетта Беркович!
Высокая третьекурсница в очках и дорогом пиджаке от Шанель подскакивает так, словно внутри нее распрямилась пружина.
– Я была в библиотеке, это можно проверить, – бормочет она испуганно. – Честное слово! Готовилась к курсовой…
– Мы проверим. Пока можете быть свободны, – кивает директор, и Беркович облегченно опускается на свое место.
Я ругаю себя, что не догадалась зайти в библиотеку до того, как лезть в кабинет. А после… после я вообще ни о чем не могла думать, потому что убегала в таком шоке и ужасе, что непонятно, как вообще умудрилась закрыть за собой дверь и не выронить по дороге ключ.
– Захар Громов.
– Ну.
– Встаньте, Громов.
Захар лениво встает и нагло улыбается директору. У него чуть выдаются вперед клыки, делая улыбку хищной и опасной. У меня от нее всегда мурашки, даже сейчас, когда я должна думать совсем о другом.
– Где вы были вчера вечером