они дружны были с Катариной, женой Луиджи – утверждала, что видела поджигателя, вынесшего огромный тюк из дома. Он подумала, что это брат Луиджи Гвидо понес товар в лавку, но…
Джеронимо поморщился. «А мы-то тут причём? Это – уголовщина». – «Да, кивнул Элиа. Но за три дня до пожара Катарина жаловалась соседке, что кто-то подбросил под её порог какую-то нечисть, и она заболела. Дурно было и детям, а, вернувшись из Рима, заболели и Луиджи с Гвидо».
– Я так понял, их всех зарезали?
– Судя по всему, их сначала или отравили, или усыпили. Не так-то просто справиться с двумя здоровыми мужчинами.
– Всё равно – банальная уголовщина. Семья была состоятельна? Из Рима привезли товар?
– Угу.
– Это дело магистрата.
– На основании имеющихся у них данных, они говорят, что это-де – наше дело. Правда, нам его ещё не передали. Наш светский судья, мессир Энаро Чинери, страдает подагрой, и когда у него приступ, он то приговаривает к повешению за кражу горшка со сметаной, то арестовывает старого импотента за изнасилование, то орёт, что мы в Трибунале – бездельники, и он делает нашу работу. Ему везде мерещится дьявольщина – и он норовит сбросить дело на нас. Сам Чинери почти полгода ловит бандита Микеле Минорино, но всё без толку.
– Ясно. Что ещё? По нашей части?
Леваро был лаконичен.
– Есть двое, поддавшихся Лютеровой ереси, несколько припадочных пророков, двое из которых в Трибунале сразу излечились от припадков и покаялись в шарлатанстве. Несколько одержимых дьяволом сидит в тюрьме Трибунала по доносам. Экзорциста у нас нет. Что с ними делать – непонятно. Приглашали одного монаха – без толку. Все остальные отговариваются греховностью, да тем, что не обучены, мол, изгонять дьявола. Иные из этих бесноватых лазят по отвесным стенам и орут так, что палача нашего, Bucanéve[6], жуть берёт.
Вианданте прыснул со смеху. Прелестное имя для палача, ничего не скажешь.
Сам он с любопытством наблюдал за подвижным и умным лицом главного денунцианта. Большие глаза цвета дикого каштана отливали бронзой, нос с резкой горбинкой придавал лицу живое выражение, небольшие, но четко вырезанные чувственные губы, двигаясь, приводили в движение впадины на худых щеках. Лоб Леваро был высок, но прикрыт густыми тёмными кудрями. Сам он – стройной фигурой и подвижным лицом чуть походил на арлекина, театрального шута, но, как заметил инквизитор, весел совсем не был. В глазах фискала проскальзывали настороженность и тоска.
– Две, – продолжал между тем Леваро, – пользуясь отсутствием в городе инквизитора, бежали, сломав решетки на окнах. Одна из них – негодяйка, промышлявшая абортами, а вторая пыталась отравить соперницу, отбившую у неё дружка. И отравила, но дружок не вернулся, а донёс на неё в Трибунал. Обе сбежали из города. Ещё несколько бились в припадках, чуть не переломали себе руки, пришлось привязать, а одна грызла подоконник, пока не сломала все зубы. Поступило несколько доносов, но некому