Вот только они не дали, и по физиономии, забирая силком и таща до машины в первый раз, Кирилл был вынужден ему съездить.
Дарийка рассказывала.
– Мне надо было поговорить, попросить прощения, сказать… Лариса Карловна сказала, что она просила меня в тот чёртов вечер остаться, но мы не остались. Она спросила, как я с этим буду жить дальше… Они отказались брать деньги. Я понимаю, но пенсии маленькие и им некому больше помогать. Я пытался объяснить, что не откупаюсь, что помочь…
Вот только его помощь им не нужна.
И понять их можно.
И нельзя.
Мы по разные стороны баррикады, где у каждой стороны своя правда, и винить у меня выходит как раз их и Алёну. Не будь её в его жизни, и ни в какой Загорск Дим бы не поехал, и в аварию ни в какую бы он не попал.
– Она сказала, чтобы я жил, если смогу… жить. Только я и не могу… – он говорит яростно, тише с каждым словом, и последнее получается призрачным шелестом.
Который я, впрочем, слышу слишком отчётливо.
Остро.
А Дим швыряет бессчетную бутылку, что вдребезги и тоже… остро.
– Жить не могу и умереть не могу, – он кривится.
Поднимается и шатается.
Кажется, что свалится, покатится по длинной лестнице вниз на каменный пол, разобьется, осуществляя самую заветную мечту, на этот раз окончательно.
– Дим!
Крик вырывается сам, раскатывается звонко и отчаянно.
И хватаюсь я за него не менее отчаянно.
До судороги.
– Пойдем наверх, пожалуйста…
– Зачем?
Он отступает.
Спускается на пару ступеней ниже, покачивается и затылком к стене приваливается. Оказывается совсем близко, лицом к лицу.
И его лицо я рассматриваю жадно.
Вглядываюсь в знакомо незнакомые черты.
В глубоко впавшие щёки, заострившиеся сверх приличий скулы, колкую даже на вид тёмную щетину. Появившиеся морщины в уголках глаз и черноту под провалами этих самых глаз, тёмных, почти чёрных, в которых, как в бездну, и смотреть, и падать.
– Больше не нравлюсь? – Дим ухмыляется.
Смотрит пристально, и взгляд для вдрабадан пьяного у него слишком трезвый.
Холодный.
– Нравишься.
– Ты зачем приехала, Север? – он спрашивает желчно.
Отдирает мою руку от своей футболки, сжимает запястье, на котором уже расцвели чёрные узоры синяков от хватки Марека, отводит мою руку в сторону, и от боли я все же шиплю и рукой дергаю, но Дим держит крепко.
– Пусти. Пани Гавелкова, соседка, принесла свичкову и услышала шум. Она мне позвонила. Хотела в полицию, но решила сначала мне.
– И ты, конечно же, примчалась, – он заключает издевательски, рассматривает, тянет к себе, и сантиметры между нами становятся миллиметрами. – Иди, иди за мной – покорной и верною моей рабой14…
– Замолчи, – я прошу.
Закрываю, не выдерживая его взгляда, глаза.
А над головой, спасая и разряжая напряжение, раздается мужской голос, интересуется насмешливо, давая признать Йиржи:
– Алоха, друзья