следующий год, жарким манхэттенским летом я выпустилась – и все мои друзья разлетелись по своим новым работам в престижных местах. А я, так сказать, осталась на месте, и деваться мне было некуда.
– Но уж после Колумбийского-то университета вы наверняка могли установить связи с кем-нибудь из выпускников… – начинает Том, потом замолкает. Возможно, поняв, что вышел за рамки дозволенного журналисту.
– Я тогда по-настоящему не понимала, как устанавливать связи, – поясняю я.
А вот того, что это – иммигрантские дела, я не говорю. Если твои родители не здесь родились, или, может, если они не западные люди, то тебе этих игр по-настоящему не освоить. У тебя нет этих семейных знакомств, с которых можно начать, тебе по-настоящему не дается этот самоуверенный американский широкий шаг со своими намерениями наперевес, строительство из полезных отношений дороги к желанной профессии… Наши родители нас этому не учат. Меня, во всяком случае, не учили.
Разумеется, у моей семьи были знакомства. В китайском ресторанном бизнесе. Но весь-то смысл иммиграции в том, чтобы твоим детям не приходилось всю жизнь вонять стир-фрай.
– Так, ясно, – говорит Том. Понимающий кивок.
Мы оба смеемся.
И этого довольно. Этого признания Томом Галлагером того обстоятельства, что не каждый рождается в рубашке. Чего изволишь, Томми? Блистательной политической карьеры, как у родичей? Или в шоу-бизнесе? Или, чтобы быть уж совсем образцом добродетели… в журналистике?
У меня такого выбора не было. Тогда-то – уж точно. Да и сейчас нет, когда мне под сорок.
И вот этой вот установке связей я училась позже, работая на первую свою начальницу, Сильвию, – а потом у Хьюго Норта. Я от них многое усвоила. Что правда, то правда.
Поскольку я выпустилась членом общества Phi Beta Kappa, мои родители (явив редкую милость) дали мне летний отпуск. В смысле – не стояли у меня все время над душой. Они сказали, что я могу на несколько месяцев расслабиться, решить, что буду делать дальше, – впрочем, продолжая отрабатывать свои смены в ресторане по выходным.
Я предпочитаю думать, что они свыкались с ситуацией, но на самом деле подозреваю, что их тревожила моя неприкаянность. Бестолочь какая-то: закончила Колумбийский университет, а заработков не предвидится. (То ли дело моя сестра, которая прямо с выпуска попала на подготовительную программу одной из аудиторских компаний Большой пятерки.)
Возможно, все родители тревожные, но мои были особенно тревожные. Может, это китайские дела или азиатские дела. Если использовать политически сомнительную пищевую метафору, тревога – это невидимая приправа, которая портит все наши блюда. Она – в каждом табеле успеваемости, в каждом разговоре за ужином, в каждом разе, когда нас провожают за порог. Вероятно, она порождается жизнью не в своей культуре.
Родителям стало полегче, когда мне пришлось вернуться к ним, выехав из общежития Колумбийского университета. Вернуться в четырехкомнатную