й системе Ridero
Белая
– Пьешь? Спросила Белая.
– Пью, – ответил дядя Гриша. Компанию составлять будешь?
– Не буду, – презрительно скривилась Белая. Пойду лучше к Ваньке с третьего.
– К Ваньку? Так он же малой еще, – удивился дядя Гриша.
– Малой – не малой, не твое дело! Огрызнулась Белая. Вы, старые пьянчуги, вот у меня уже где. Молодого, сочного хочется.
Ваня был последним человеком, на которого Белая могла обратить свое внимание. По крайней мере в этом доме. Ваня был маленьким человеком. Ребенком, проще говоря.
Было тихо. Все по своим постелям: храпел отец, сопела бабушка, кот Барсик урчал. Ване спать не хотелось. Он радовался тому, что завтра с отцом они пойдут в зоопарк, смотреть на тигров, оленей, сов и кабанов. Ваня редко видел отца, как-то в сентябре отец уехал и больше не возвращался. Позже выяснилось, что Ваня теперь может ездить к отцу в гости, как к чужим.
– Совушка прилетит, собаченька придет, лисонька хвостиком укроет, – шептал Ваня.
Мама всегда укладывала его спать с этими словами, как бы снимая с себя ответственность, и отдавая ее другим. И действительно, как она может защитить Ваню во сне? А вот лисонька и собаченька могли это сделать. И делали – хранили Ваню.
Никто не слышал, как вошла Белая. Она бесшумно скользнула по коридору и ловко, для своих лет, запрыгнула в постель к Ване. Холодное и липкое прикоснулось к нему, Ваня закричал, но не услышал своего голоса. В кровати его лежала какая-то старая тетка, и тяжело дышала ему в ухо.
– Кто ты? Что тебе надо? Голос вернулся откуда-то из пяток.
– Я – Белая. А надо мне тебя, мальчишка. Белая ближе придвинулась к Ване и запустила цепкие пальцы ему в волосы.
– Меня? Я тебя не знаю.
– Не знаешь, так узнаешь. Знание – сила! Или как там у вас в школе говорят. Белая беззубо захихикала.
– Исчезни! Крикнул Ваня, рукой нащупывая выключатель прикроватной лампы. Ваня был умный мальчик и знал, что в темноте может привидеться всякое, а свет всегда спасителен. Ничего не произошло, свет не загорелся. А Белая продолжала прижиматься к Ване, быстро ощупывая его шею, плечи, спину, как будто что-то искала.
– Отпусти меня! Отстань! – Крикнул Ваня, как мог громко. Страх медленно закатывал его в кокон, и голос отказывался слушаться.
– Не отпущу. Я тебя поймала, малец, – захохотала Белая, – крепко держу, не отпуш-шууууу.
От Белой пахло чем-то кисло-сладким и тяжелым. Так иногда пахло от соседа дяди Гриши. Ваня запомнил этот запах, он был противен ему, но когда он вдыхал его, то не мог надышаться. Ему казалось, что вот-вот на следующем вдохе из омерзительного он превратится в прекрасный. Но этого никогда не происходило.
– Мамочка, помоги! – просил Ваня, вырываясь.
Когти Белой вонзились в шею Вани, она специально отрастила их для этого случая. Белая, чавкая от удовольствия, раз за разом втыкала когти в бьющееся тело, с каждым разом все глубже и глубже.
– Помогите! Мама, Папа! – звал Ваня. Боль и ужас все сильнее опутывали его, и не мог он выбраться из страшных объятий.
– Нет мамы, нет папы. Только ты и я, – шептала Белая, облизывая ухо Вани. Никто тебя не спасет, никого больше нет. Она добралась до мышц и связок и, причмокнув, стала их рвать, как мокрую бумагу.
Сил не осталось у Вани. Белая вгрызалась в него, в самую его сущность. Ни в кожу, ни в жилы, ни в кости, а в самого него.
– Совушка прилетит, собаченька придет, лисонька господи помоги! Господи, помоги! – Закричал Ваня и проснулся.
Ваня вскочил с кровати и, чувствуя внутри себя Белую, кинулся прочь. Врезаясь в стены, он бегал из комнаты в комнату и нигде не находил убежища. Ему хотелось выплюнуть ее, выкричать, выплакать.
– Господи, помоги. Господи помоги! – Просил он и плакал.
Все в доме повскакивали. Отец, бабушка, кот. Дедушка заворочался в своей комнате.
– Ванечка, Ванечка, что с тобой? Испуганно лепетала бабушка.
– Припадок у него какой-то, – заключил отец, крепко схватив Ваню за плечи, – а ну ка проснись! Иван, проснись.
– Как будто белая горячка, – сказала бабушка и перекрестила Ваню.
– Какая белая горячка? Заранее что ли пришла? Ерунду не говори! Прикрикнул на бабушку отец.
– Иван, проснись!
Ваня проснулся. Прожил до тридцати одного года и умер от алкоголизма.
Жило дерево
Ветер разглаживает мои морщины, он бедолага старается, но слишком уж они древние, слишком глубоко врезались. Не под силу с ними справиться даже ему. Да и зачем?
Я старо, отголоски былых мыслей долетают до меня, они шуршат и перешептываются, каждый новый листик пытается напомнить мне о чем-то. Но их все меньше. И все меньше воспоминаний.
Долго я стою на этом холме. Солнце