ловия, особенно к своим текстам. Но, в данном случае, я знаю о чем я хотел бы сказать. О чрезвычайной благодарности издательской системе Ridero, а точнее человеку, который её придумал, людям, которые её сделали, запустили и дали возможность таким несчастным издаться. И понятно, что нас, ждущих издания, пишущих в стол тысячи, и вряд ли меня многие прочтут, а тем более купят книгу. Но уже приятно, что один-то читатель точно есть – тот, кто модерирует мои тексты. Пусть наши отношения официальны, пусть читать мои тексты – это работа этого человека, всё равно, я представляю, как он читает, ищет что-то, улыбается моим нелепостям и неловким откровениям, и мне как-то теплее. Вот уже три месяца я копаюсь в своих книгах. Особое удовольствие. Я понимаю, тешится тщеславие, любуется собой самолюбие, дрожит надежда на своего читателя, но, поверьте, хотя это всё и присутствует, как не противна вся эта слабость мне самому, главное всё же не это. Главное – ощущение, что твои тексты обретают свою жизнь, независимую уже от тебя, от автора. И есть какая-то хорошая гордость, что ты их создал, и такая светлая благодарность, что появилась возможность их издать. Спасибо, люди Ridero!
Мои создания не вечны.
Явиться к богу будет не с чем.
Но и за то благодарю,
Что полюбил. То – подарю.
Благодарю
Хлопья снега, словно поцелуи
Ангелов, ложатся на лицо.
Та, кого я мысленно рисую,
Может, завтра выйдет на крыльцо.
Бесконечны связи-невидимки,
Близко всё, и всё со всем в родстве,
ТАМ полюбят – ЗДЕСЬ летят снежинки,
ЗДЕСЬ полюбят – ТАМ гореть звезде.
Обо мне вот только все забыли.
Некому учить, как дальше жить.
Только и осталось во мне силы —
За слепящий снег благодарить.
Прощание
1
Растаяли наши снега.
Листья наши опали.
Мы теперь берега
Одной океанской печали.
Не посылай мне снов
И ветер не призывай.
Ты потеряла перо —
Крылья не потеряй.
2
Не организм простужен,
А природа.
Никто не нужен
Мне уже полгода.
Закутайся в сырую шаль.
Нас никому уже не жаль.
Угрюмость – тоже вариант
Ответа жизни.
Когда-то был комедиант,
Да шутки вышли.
Банька
Пахнет сыростью, золой.
Банька старая косится.
Ты вошла в нее со мной,
Заскрипела половица.
Угли алые трещат,
По щелям ростки белеют,
Ковшик бьется в борт ушат,
Поцелуев нежен клей.
Свечка тихо оплывает,
Тени бревна огибают,
Льется теплая вода
На бесстыдных без стыда.
Сыр
Я лежу как сыр, забытый Богом.
Холодильник пуст, остался я один.
Как давно меня никто не трогал.
Ночь сидит во мне, как в лампе джин.
Я лежу, я укрываюсь мраком.
Плесень на часах, в подушке – тлен.
Господи, дай волю, чтоб заплакать,
Дай мне сердце мудрости взамен.
В мастерской
Здесь мастерская: на столе разложен
В порядке здравом каждый инструмент.
Вошли, таясь. И солнечною кожей
Ты обняла и подарила свет.
Ты хмурилась, опилки целовала.
В ладошку посадила две занозы.
Я пил, как воду, твой сосновый воздух,
Ты, постепенно, страхи забывала.
Меж наших губ – тягучая смола,
Меж наших тел – оливковое масло.
И взгляда молоко я, словно кот, лакал,
Смущение и грусть упрятав в ласки.
День к нам вошел сквозь узкое окно:
То волос вспыхнет, то блеснет металл.
И пахло тело медом и весной.
Шмель на стекле всё путь домой искал.
Муза
Она сошла с ума.
И я за ней сошел.
И был там ад или костел.
Костры бумаг.
Я видел звезды во хмелю.
Я слизывал с лица: люблю,
Я это слово не берег.
Но всюду