был падальщик, степной орел-падальщик. Он так низко пролетел над травой, что, казалось, обдал зловонным запахом крыл. Потом я увидел его сидящим на вершине сухой акации.
Падальщик показался мне очень дурным знамением, но плохие предчувствия не сбылись. Поначалу даже напротив. Ноша так жестоко растряслась у меня плече, что положенная на землю впервые зашевелилась. По телу ее прошла небольшая судорога, сквозь разбитые губы потянулась липкая слюнка. Луна забралась уже высоко, и, поддавшись ее обману, огромные белые кувшинки на черном стекле воды начинали зачарованно распускаться.
Да. Тропические озера. Здесь были самые тропики и самое средоточие всех тайн острова. Здесь клевали самые крупные красноперки, лини, здесь водились самые крупные черепахи, и здесь я не видел еще ни одной змеи менее метра длиной. Все здесь было гигантское. Трава вырастала в два человеческих роста, дудки соперничали с деревьями. Рай для высших растений, и болото, наверное, тоже рай. Длинной тухлой кишкой этот рай продолжался до Озера Бегущей Лягушки, а оттуда, через цепочку озер, доходил аж до Чистого озера с бьющими под берегом родниками…
Очень хотелось пить.
Вскоре луна превратилась в тонкую прозрачную льдинку, но и та не стала задерживаться на небе – даже в виде легкого хвостика от высоких перистых облаков; начинало светать, и теперь даже легкий намек на прохладу переставал быть.
Забыв, про стиснутую в руке гранату (благо, что забыв), я поднял так и не очнувшийся груз и пошел вдоль болота, когда страшный зловонный запах (будто принесен на крыльях орла) неожиданно залепил все ноздри. Запах шел от поляны, где трава казалась пониже. Лежащая на боку и раздутая до размеров квасной автобочки корова показалась через какой-то десяток шагов. Голоногий, с общипанной шеей и лысоголовый падальщик по-прежнему сидел на вершине сухой акации.
Я отступил назад.
Сзади кто-то шумно вздохнул и уперся мне в спину чем-то невыносимо твердым. Этот бычий рог, уткнувший в мою спину, а точнее, я сам, попятившийся и налетевший на бычий рог, но точнее все-таки рог – оказался отправной точкой совершенно безумного марш-броска, который, через некую сумму прямолинейных и кривоколенных перемещений и последний рывок напрямую через трясину, вынес нас в конечном итоге к Халтуринскому затону.
Бык был также началом длинной цепи умственных заключений, завершившейся смелой догадкой, что в девственный биоценоз острова вторглось что-то чужое, но чему я был благодарен. Иначе бы, вероятно, давно вернулся в тот всемирный кругооборот вещества, от которого так самонадеянно обособился сорок лет назад.
То был не только бык. Нет, мне раньше не приходилось слышать о лебединой верности между парнокопытными. Но еще меньше я слышал о корриде на моем острове. Потому что когда, не дыша, я повернул голову, то первое, что увидел – шприц. Он торчал из загривка быка, как миниатюрная бандерилья. В тот момент я не думал