Волчье кладбище. Тони Бранто

спектакля была уже через полчаса. Перед павильоном Поттегрю, натужно кряхтя, тащил здоровенную торбу на спине.

      – В долг от колледжа Святого Аугуста, – пояснил он. – Костюмы, реквизит. Спасибо Дарту, что договорился. Теперь хоть с этим мороки не будет. Грузчик свалил пакеты прямо на гравий перед воротами, улетел, даже не предложив помощь. Сгоняйте, а то чувствую, в спине скоро грыжа появится.

      Мы помогли с переноской в несколько заходов.

      Пакеты мы вывернули прямо на сцену. Среди кучи тряпья – картонные доспехи для армии императора Диоклетиана, туники для бедуинов, рясы для монахов, ковры и простыни для антуража. Всё это мы развесили на вешалках, затем улеглись на расстеленные ковры, чтобы повторять текст.

      Святой Аугуст, то есть, конечно, колледж его имени, похоже, относился к делу куда более детально, чем мы.

      В процессе обнаружилось, что Себастьяна не к чему привязывать.

      – Нужен столб.

      – Столба нет.

      – Можно к шекспировской колонне примотать.

      Её ещё не убирали, как и остальное от «Сна в летнюю ночь».

      – В идеале, конечно бы, дерево, – хмурился Поттегрю. – Но у нас нет времени его сооружать.

      – Может, крест? – предложил монах Робин.

      – Крест?

      – Для распятия. Будет драматично.

      – Меня не распяли, забыл? – сказал Питер.

      – Это идея, – согласился Поттегрю. – Можно поискать старый крест в церкви.

      Прогнав чудовищно замороченный текст, мы стали примерять костюмы.

      – Нелепость театра в том, что, в отличие от книг, он не оставляет ничего воображению, – слова правды, озвученные на днях Агатой, барышней в искреннем платье без нижнего белья.

      Тео органично влился в образ злодея, парадное императорское платье в золотых узорах как нельзя лучше подходило его величеству. Ещё убедительнее смотрелся мученик Питер в одной повязке на бёдрах. Глядя на здоровый цвет его кожи и сияющий взгляд, казалось, будто смотришь на одну из тех картин, где святых изображают с акцентированным золотым свечением.

      Адамова внешность всегда сулила надвигающиеся поучения, так что его костюм проповедника здесь ни при чём.

      Не знаю, с кем ассоциировался мой герой. В напяленных лохмотьях я, должно быть, немногим от массовки отличался. Даже сказал бы, что мою индивидуальность этим отрепьем злостно украли.

      А если честно, вид у всех был нелепый, только Питеру его нагота шла по всем канонам, и выглядел он по-настоящему красиво, даже трогательно.

      К вечеру мы все вымотались, как ломовые лошади, еле плелись и с ног валились. Усталость была ко времени, думал я, глядя на бессилие Тео. И всё же глаз я так и не сомкнул, как перед экзаменом. Было ощущение чего-то гнетущего, какой-то зябкости, словно мозги остывшей кровью наполнились.