под рёбра наставника.
– Шабаш, – выдохнул казак, посмеиваясь. По его лбу обильно тёк пот (и немудрено, на такой-то жаре), стриженные в кружок волосы намокли и прилипли ко лбу и вискам. – Молодцом, парнёчек, молодцом. Красно сегодня бьёшься.
Он попятился к телеге, рывком уселся на неё, свесив ноги через грядку. Бросил саблю в ножны, вытер пот рукавом.
– А староват я стал всё-таки таким козелком-то скакать, – признался он, улыбаясь и расправляя усы. – Поди-ка в хату, принеси жбан с квасом, он в уголке стоит, утром только с ледника принёс.
Пили квас.
Отдувались, утирали пот.
Грегори присел на оглоблю, вытянул ноги и привалился плечом к переднему колесу. От невысокой соломенной кровли дома падала короткая тень.
– Тальник рубил сегодня? – строго спросил вдруг дядька, протягивая жбан воспитаннику. Чуть задержал в своей руке.
– Нет, – помедлив, признался Гришка, опуская глаза. – Совсем забылось. Вечером.
– Вечером – вдвое, – строго сказал казак, выпуская, наконец, жбан. – Не полсотни прутьев, а сотню.
Барчук только согласно кивнул и припал губами к краю жбана. Оторвался и, отдышась, поставил опустелый жбан в траву около колеса:
– Добрый квас.
Квас и правда был хорош – холодный, терпкий и кисловатый, он отдавал тёртым хреном, ржаной хлебной коркой и совсем немного – клюквой.
– Добрый, – согласился Остафий, снова раскуривая трубку. Курил он, по старой привычке, вонючий немецкий кнапстер, который привозили из немецкой колонии в Сарепте. Грегори, чуть поморщась, слегка отвернулся в сторону (сам он курить пока ещё так и не попробовал, да и не хотелось особо, не тянуло). Прищурился – солнце теперь било в глаза.
С соседнего двора, от Плотниковых, раздался истошный детский вопль – звонкий, с провизгом, он поднимался от контроктавы и уходил в пятую, к свистковым регистрам – словно поросёнок верещал под ножом. Наверняка Лушка, младшая сестрёнка Маруськи и Шурки, – отметил про себя барчук, криво усмехаясь. – Оса, должно быть, ужалила или пчела. Он передёрнул плечами, вспомнив, как его самого года в четыре впервые ужалила оса. Они тогда с мальчишками разорили осиное гнездо в пойме Биря и ринулись бежать – а осы со звенящим жужжанием проносились над головами, словно пули. Гришка тогда споткнулся в высокой траве, спутанной коровьими ногами, а когда встал на ноги, звонкая пуля аккуратно приземлилась ему на крыло правой ноздри.
Ну да.
Примерно вот так он тогда и орал.
Вопль стих на пару мгновений, сменился руганью тётки Агафьи, Маруськиной и Шуркиной бабки – должно быть, та выскочила во двор на крик, схватила внучку в охапку и поволокла домой. И почти тут же ругань затихла, заглушённая многоголосым рёвом. Грегори удивлённо приподнял бровь – столько детей на дворе у Плотниковых быть не должно. Но тут же понял – должно быть, сегодня как раз бабки Агафьи очередь приглядывать за соседской мелюзгой, чтоб на сенокосе не путалась под ногами. Назавтра оставят всю ораву