старательно подражал ему… А как же иначе?.. Ведь они – мужчины. Вершина пищевой цепи. А это – бабы…
Олесе все это казалось жутко несправедливым. Всегда. И в пять лет, и в двадцать. Она напрасно пыталась возмущаться, плакать, кому-то что-то доказывать, злиться, сопротивляться, даже болеть… Не прокатывало. В ответ на любые даже невольные и слабые попытки сопротивления ее наказывали. В том числе, и физически. Но как раз это было далеко не самое страшное, – всего лишь затрещина, пощечина, подзатыльник, – это вполне можно было пережить. Гораздо более жутким было то, что все члены Олесиной семьи – с легкой руки ее любимой и любящей мамы – просто обожали объявлять ей бойкот. Они могли игнорировать ее месяцами в наказание не только, например, за неосторожное сорвавшееся с губ слово, – за недовольный взгляд, невольно брошенный в сторону, который даже сама Олеся не заметила, но при этом не сумела вовремя скрыть от всевидящей мамы.
Ну, то есть, как игнорировать на самом деле… С ней вообще не общались. Не разговаривали. Ничего не обсуждали. Не реагировали на ее тщетные попытки заговорить или обратиться к ним. Но в такие дни ее гоняли с приборкой еще ожесточеннее, чем обычно, – если такое вообще было возможно, – и всей семьей дружно орали на нее, чаще всего используя так называемые нецензурные выражения.
Вот так и проходило ее счастливое детство…
И все это преподносилось под предлогом того, что Олеся – будущая женщина. И это, мол, судьба у нее такая, – целыми днями прибираться, готовить и вообще всячески ублажать мужскую половину своей замечательной семьи. А также в нее буквально силой вдалбливалось то, что она не просто должна все это делать, – без радости, без энтузиазма, без огонька, – как это у нее на деле и получалось. Она должна была любить это делать. И всячески показывать, какое невыносимое удовольствие ей доставляет роль безвольной прислуги, служащей на потеху сильным мира сего, к коим причислялись ее отец и братец.
Какие-то ее собственные чувства, стремления, надежды, мечты, – все это просто безапелляционно пресекалось на корню. И это было совершенно разумно, – ведь зачем нечто подобное чувствовать тупой бабе, возложенной на алтарь домашнего хозяйства сильными и умными мужчинами?.. О каком еще образовании, работе, амбициях эта дура смеет там рассуждать?.. Для этого в первую очередь нужно иметь ума побольше, – а тебе его Господь Бог совсем не дал!.. И, не смеши мои тапочки, – вот зачем тебе образование?.. Все равно выйдешь замуж, родишь детей, – кому твой диплом нужен будет?..
Да и вообще, – ты знаешь, что мужики не любят слишком умных баб?.. Ха-ха… Так что тряпку в зубы и пошла вон отсюда… Пол хоть помой, с утра уже запылился…
Спустя много лет, когда Олеся вспоминала об этом, даже ей самой это казалось совершенно невероятным и утрированным. И представлялось уже просто каким-то дурным сном. Но все это действительно было. И каждую проклятую секунду своего чудесного безмятежного детства она всей душой ненавидела сам факт