рвётся на сотни голов,
Но точно, отчаянно влево и вправо,
Прижатый к березе, он рубит вперёд.
Стучат и срываются адские пасти,
Рычат, задевают открытую плоть,
А кровь – раздражитель вампировой страсти —
Предательски вкусно течёт и течёт.
Поток нескончаемой дикости злобной,
Ничем не оправданной жажды загрызть,
В своей же крови бесконечно расходной
Готовы добычу свою утопить.
Работает Латка, и падают звери
На место их новые злобу несут
Тела обездушенных, жёстких и серых
Каменеют, а внутренности гниют.
У каждых зверей есть своя одичалость,
Но жадность и глупость их всех победит.
Безугаму косит мордастая наглость,
И хором из дёсен смердит и смердит.
Вдруг рёв… сзади слышится рёв диких кошек,
Должно быть, с десяток сюда принесло
На помощь несчастным, на ужин и тоже
На промысел древний своим ремеслом.
Зубами и лапами рвут, мечут стаю,
Вгрызаются в шеи безумных волков
Большие когтистые братья ширваны.
В конце-то концов, отступите же! Но…
Прут. Прут! Через трусость и чёрные козни,
Друг друга кусая, толкая в бедро,
Порой порицая шерстистую подлость,
Про праведность брешут брезгливо, грешно.
Прут! Черти, как будто бы солнце затмило
Большим от земли козырьком навсегда.
Ушли бы куда-то, пока отступили б…
Нет завтра! Сейчас, иль уже никогда!
И сотни, и сотни на смену пропащим
Нахраписто лезут в зомбический ряд.
Глаза наливаются ржавой напастью,
Стеклист и прозрачен бесстрастный их взгляд.
А Латка ослаб. Кровь упрямым потоком,
И вот уж не сильно вонзает копьё,
И вот уж рука опустилась. Высоко
Держать, защищаться уж ей не дано.
Сильнейшая боль превращается в онемь12
«Онея, да, ты, мой любимый цветок,
Тебя напоследок я ласково вспомню,
Спокойную мудрость твоих берегов.
И маму, кому бесконечно я должен
Тем, что волю к жизни я гордо несу,
Кто в очень опасные ранние годы
О мире прекрасном привила мечту.
В том мире нет алчных, жестоких шакалов,
По глупости ленных бумажных волков,
Там радость творений, забота о слабых,
Там возраста опыт для юных живёт.
Красивые, добрые, нежные взгляды
Свободных, и смелых, и честных людей…»
Но пасти и шерсть, зубы низменной кармы,
Крамольный обычай из хищных пещер
Его обличили в рулон жёсткой ткани,
Крючками цепляющей бренную плоть.
К широкой груди в бледном дыме руками
Дрожащее тельце упорото жмёт.
Шум. Свет. Жаркий, пахнущий свет языкастый.
Вой. Крик. Проницательный крик горловой…
Это