жизнь нос она не совала, однако громкие голоса, частая ругань доносились регулярно, и причина всего происходящего у соседей не была для Кузьминичны секретом.
Она ни прислушивалась, что происходит у соседей наверху, и ни собиралась вникать в их ссоры – её лишь раздражало громыханье дверей и постоянный топот ног непутёвого соседского сынка над головой.
– Вон, как растопался, малахольный… Как слон! – возмущалась Кузьминична в такие минуты. – Папаша – мужчина покрупней был – почти богатырь!.. И буйный, когда выпимши, но так не топал… А этот – трезвый или пьяный – один только грохот от него!
Соседка, встречаясь в подъезде с Кузьминичной, охотно с ней заговаривала, касаясь иногда проблем с сыном, скрывать которые было уже невозможно. Но Кузьминична подолгу с ней не беседовала, ничего ей не советовала, но чтоб не выглядеть чёрствой и бездушной, заканчивая разговор, приговаривала:
– Я, милая, прекрасно всё понимаю – сама намучилась… Терпи!.. Терпи уж как-нибудь – могу лишь тебе посочувствовать!
И хотя мамаша, переживая за сына, старалась как-то на него повлиять, но всё было понапрасну. Сын же так умело мог к ней подластиться и успешно этим пользовался… Она баловала сынулю, потакала ему, а он доил её, как денежную корову. Не прошло и двух лет, как он, нигде толком не работая, продал старую и купил новую, более дорогую машину. А мамаша, сменив тактику, решила тогда оженить его – и вскоре в соседской квартире появилась молодая женщина.
Кузьминична никаких свадебных процессий и торжеств в то время не наблюдала, поэтому приняла её за новую сожительницу соседа.
– Мне-то что – кто она ему… – рассуждала вслух Кузьминична, усмехаясь. – Сожительница или жена законная – лопал бы водку меньше да по ночам надо мной не ревел, как медведь!
Мамаша пожила какое-то время вместе с молодыми, но ссоры не прекращались, и она, похоже, от отчаяния, а, может, из благоразумных соображений, оставив сыну квартиру, перебралась от них и стала жить в другом месте.
Первое время навещала молодожёнов часто, а затем всё реже и реже, уже не вмешиваясь в их жизнь и полагаясь в деле перевоспитания сына на его очередную жену.
Кузьминична видела эту женщину всего несколько раз, в соседнем магазинчике, и, разглядев вблизи, посчитала её смешливой, жизнерадостной простушкой. Но простушка оказалось не такой уж простой – со старыми жильцами знакомиться не спешила, к общению с ними не стремилась и даже не здоровалась в подъезде.
«А простушка-пастушка, видать, с форсом… – подумала про неё Кузьминична. – Да, народ нынче не тот… Это тебе не в деревне – тут каждый сам по себе – дичком растёт!»
3
Топот, громыханье и ругань прекратились – стало тихо и сосед вроде бы начал где-то трудиться. Кузьминична успокоилась, полагая, что молодая соседская чета скоро заведёт детей. Однако время шло,