теорию – любопытную, но ошибочную.
Были среди вещиц и диковинные, например, турецкий казан. Прадед поэта захватил его в Очаковском сражении 1737 года. Казан служил янычарам и общим котлом, и чем-то вроде военно-полевого талисмана. Потерять его означало потерять воинскую честь. А теперь даниловские девки нагревали в “талисмане” воду в бане для мытья и стирки. Некоторые из предметов разобрали, отселяясь от отца, сёстры Варвара и Александра, когда тот повторно женился. Что-то ушло в приданое старшей Анне, венчанной здесь же, в Даниловском, с помещиком Абрамом Гревенсом. А часть вещей составила обстановку Даниловского уже в новое время – например, небольшой лакированный ящик, прозванный дворовыми “гробиком”. В нём лежала “чёрная нога”, которая, считали они, стучит по ночам на лестнице. В сражении с наполеоновской армией под Кульмом тестю Помпея – Николаю Кривцову – оторвало ногу, и остаток жизни он, действительно, проходил на чёрном голландском протезе. Его дочь Софья, выйдя замуж за Помпея, после смерти отца не пожелала расстаться с протезом, так “нога” оказалась в Даниловском. Возможно, в сознании Помпея она как-то увязывалась со старшим братом Константином – поэт Батюшков участвовал в той же военной кампании, что и Кривцов, хотя не был ранен.
Для маленького Помпея война была законченным прошлым. И батюшковские костыли, и протез тестя, хранившийся за шкафом, давно стали частью легенды. На костылях брат Константин вернётся в Даниловское из первого военного похода. Боевую отметину он получит на несколько лет раньше Помпеева тестя: в сражении под Гейльсбергом (1807), когда Наполеон громил коалицию. От ранения Батюшков оправится, но ревматические боли не будут давать ему покоя весь остаток жизни. В больном рассудке он разговаривает с ногой и даже пишет ей стихи.
Чтение книг создавало в уме образы, мало совместимые с миром провинциальной усадьбы. Взгляд, поднятый от страницы “Метаморфоз” Овидия, блуждал по заснеженному полю и упирался в лес. Вот села на ветку галка, и столбик снега упал на сугроб. Со двора понесли рогожи. Мелодия чужого языка переплеталась с пением крепостных девушек. Перечитывая батюшковские “Опыты в стихах и прозе”, Пушкин отметит “слишком явное смешение древних обычаев мифологических с обычаями жителя подмосковной деревни”[2]. Но таков был путь русской поэзии – к реальной, а не условной картине жизни, намеченный ещё Карамзиным и Державиным, продолженный Батюшковым, но до конца пройденный лишь самим Александром Сергеевичем.
Могилы Батюшковых-предков находились в “преддверии” Спасской церкви. Она стояла в дальнем конце парка – там, где рельеф идёт на подъём и резко обрывается к дороге. И прадед, и дед, и отец, и мать Помпея упокоились здесь. Двадцать лет назад Помпей планировал перенести сюда из Вологды прах старшего брата и даже добился разрешения на перезахоронение. Это было бы данью дворянской традиции, чтобы сыновья лежали рядом с отцами. Но всполошилась