руками Лейб. – Услышит кто твои крики, донесёт немцам. Пропадём все.
– Эгоф – это плохо, – произнёс Янкель. – Люди говорят, что там, где Эгоф, будут расстрелы. Он был и в Зембине, и в Бегомле. Проклятый человек.
Янкель в сердцах хватил кулаком по колену.
– Да тише вы! – снова зашипел Лейб.
Он поднялся со своего места, подошёл к щелястой стене сарая, в котором они сидели, выглянул наружу.
– Кажется, никого. Раскричались тут! Господь всё видит, поможет нам.
– Мне иногда кажется, что Господь помогает не нам, а немцам, – огрызнулся Янкель. – Они и русских погнали, и Москву скоро возьмут. На каждом углу об этом кричат.
– Пока ещё не взяли.
– Вопрос времени. Через сколько дней они были в Минске? То-то и оно. Немцы – сила, мощь, железо. А мы – масло. Где это видно, чтоб масло победило железо?
– Идёт кто-то, – зашептал Лейб.
Мужчины замерли, стараясь не дышать. Тяжёлые шаги прогрохотали мимо сарая, скрипнул ремень винтовки. Полицай остановился совсем рядом, прислушиваясь. Евреи словно превратились в каменные статуи. Полицай оглушительно чихнул, высморкался себе под ноги и потопал дальше.
– Пора расходиться, – сказал Лейб. – Поймают – беда будет. Давайте послезавтра в то же время.
Через два дня Алексей пришёл в сарайчик как только стемнело. Внутри было пусто. Он немного подождал, но никто не появлялся. Холодный ноябрьский ветер задувал через щели. Алексей, одетый в худую, рваную одежду, начинал зябнуть. Наконец в конце улицы показалась тень.
– Кто здесь? – прошептала тень голосом Янкеля.
– Это я, Разин, – ответил Алексей. – Где все? Почему никто не идёт?
– Ты разве не слышал? – отозвался из темноты Янкель.
– Что случилось? – помертвел Разин.
– Абрам отправил в город жену, та влезла в аптеку, взяла каких-то порошков. И сам отравился, и всю семью отравил.
– Да как он мог? Детей?
– Именно, детей. В городе творится неладное. Эгоф собирает полицаев со всего района. Приехали какие-то из Плещениц, а ещё полно эсэсовцев, только не немцев, а прибалтов. Что-то будет, Лёша. Я уверен, мы – приговорены. Лейб собрал вокруг себя баб, они днём и ночью молятся. Но мне кажется, что молиться поздно. Господь уже закрыл на нас глаза.
– О чём ты говоришь, Янкель. Разве может Бог.
– Прощай, Лёша. Сегодня попробую перебраться в город, а там пойду в лес.
– Опомнись! Тебя убьют!
– Меня и так убьют. Нас всех скоро пустят в расход. Эгоф не зря целую армию собирает. Бежал бы и ты.
– Я не могу, – чуть не заплакал Алексей. – У меня дети маленькие. Куда им в ноябре в лес? Замёрзнут.
– Тогда прощай.
Янкель без дальнейших разговоров скрылся в темноте, а Разин поплёлся домой. До самого утра он просидел в углу, глядя на лица своих спящих детей, замечая, как они похудели, осунулись некогда круглые личики, как тени легли под глазами. Наутро Алексей решительно встал и направился к известному немногим выходу из гетто – расшатанной доске в заборе.