нет, синяя и зелёная совсем не подходят, надо найти что-то другое, – Нихаль вдруг спросила:
– Мадемуазель! Почему не освободили комнаты?
Старая дева подняла голову. Вопрос был настолько неожиданным, что она не смогла сразу ответить.
– Что, если сегодня освободим?
Мадемуазель Де Куртон с небольшим сомнением ответила:
– Хорошо, но потом придут рабочие, поменяют шторы, комнату…
Она не закончила фразу. «Комнату покрасят,» – собиралась сказать она.
– … Там много работы. Вместо того, чтобы оставаться среди шума… Кстати, мы в этом году не были на острове, верно, Нихаль? Поехать бы к твоей тёте, погостить у неё недельку-другую…
Идея принадлежала мадемуазель Де Куртон. Она то и дело её предлагала и хотела увезти Нихаль перед приездом новой матери, как увезла перед смертью её собственной. Нихаль кривила губы в знак неодобрения. Она боялась, что если уедет, произойдёт то, что отнимет у неё отца. Однажды она без колебаний согласилась:
– Вместе с Бюлентом и Беширом, да? Если так, поедем сегодня, прямо сейчас. Только подождём, пока освободят комнату для занятий, а потом… Потом пусть делают, что хотят.
Бюлент, познавший успех и опять начавший проявлять тягу к парикмахерскому делу, забыл о Бешире, как только узнал, что они освободят комнаты и поедут на остров. Он размахивал новой красной феской Бешира, держа её за голубую кисточку, и кричал:
– Переселение! Переселение! Мы едем на остров, будем кататься на осликах!
Потом подбежал к старшей сестре, обнял её и попросил:
– Мы же будем кататься на осликах, сестра? Я больше не упаду. Тогда я был маленьким, а теперь вырос.
Он стоял, не сутулясь, и старался казаться большим. Все побежали. Вихрем своей радости Бюлент привёл их в особняк.
Аднан Бею сообщили: «Комната освобождается, дети едут на остров, к тёте». Когда мадемуазель Де Куртон говорила об этом Аднан Бею, их взляды словно обменивались мыслями на другом языке. Аднан Бей медленно, беззвучно притянул к себе Нихаль, смотревшую ему в лицо, наверное, собирался поцеловать в знак благодарности. Но не поцеловал, в Нихаль было что-то, избегавшего поцелуя за то, что комната освободится и будет пустой после их отъезда на остров.
Бюлент сходил с ума от мысли об отъезде. Шайесте, Несрин и Бешир, начавшие с холодной и обязательной покорности слуг, не смогли не заразиться радостью ребёнка. Когда фортепиано передвигали в холл, Бюлент продел шнур от клеёнчатой занавески через кольцо в фортепиано, схватился за него, как буксировщик, и довольно громким голосом кричал: «Посторонись, пусть все отойдут, уберите старые ботинки мадемуазель, всех задавим…» Несрин сказала, не в силах удержаться от смеха: «Ах, мой генерал, не смеши, дай закончить работу», запыхавшаяся Шайесте, пользуясь случаем, бранила Несрин и с упрёком сказала: «Сумасшедшая девчонка! Что смешного? Нашла время смеяться…»
Бюлент работал, не покладая рук. Когда Шайесте переносила стул, а Несрин ящики письменного