назвать он решил женою,
не узнав сперва, мертвой ли, живою,
верной буду, ласковой ли, послушной,
лебедем, волчицею иль лягушкой —
так его томила его охота!
Пусть теперь познает мою заботу.
Ляжет мох периной, укроет кости,
станет мужем, быть перестанет гостем
и навек поселится со мной рядом,
как докончим свадебные обряды.
Много женихов до него ходило,
все себе в болотах нашли могилы,
но глупее всех их Иван-царевич,
ведь о шкурках все же в совет поверил.
Но их недостаточно сжечь, Ванюша,
лучше б няньки сказочки меньше слушал.
Просила, молила, взывала ко всем богам,
и шкура моя сползала к его ногам,
как клятва. Не смог, не сдержался, не вытерпел. Не хотел.
Теперь, утопая, идет ко мне по воде,
и шаг его каждый мне мазь на открытость ран.
Я выйти живому отсюда ему не дам.
На каждый ожог, когда шкуру сжигал в печи,
пусть раненым волком воет, пускай кричит
от боли, как я, сжигал он меня когда,
и пусть не омоет раны его вода!
Пусть куполом сверху накроет его, отняв
и жизнь, и дыхание. Простить никогда огня
ему не смогу. Как от дыма сжимало грудь,
так он под водой пускай будет теперь тонуть
и звать Василису. И погибнет у белых ног.
С дыханьем последним последний сойдет ожог.
О царевне, что всех прекрасней
Перед ним, во мгле печальной,
гроб качается хрустальный,
и в хрустальном гробе том
спит царевна вечным сном.
«Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях»
Елисей за царевной не скачет, пещер не ищет.
Что ему ее мертвость, стеклянность незрячих глаз?
А народ и без подвига этот продолжит сказ.
Дочка царская спит, этот сон не разбить любовью,
этот сон ничем вовсе вовеки не одолеть,
а народ и без правды песни продолжит петь
про хрусталь и про гроб, про любви поцелуй священный,
что разрубит, как меч, и заклятье, и твердь цепей.
О царевне, что всех прекрасней и всех мертвей.
Он знает путь, да что там – носит карту,
изрисовав лист вдоль и поперек.
Да только толку? Полюбил царевну
и не сберег. Не смог и не сберег.
Теперь лежит, закована в объятья
на смерть похожего безрадостного сна,
не зная ничего: любви, надежды,
страданья, и предательства, и зла.
Качают цепи, как младенца в люльке,
царевну мертвую, и нет исхода дням.
Хрустальный гроб скрывается под пылью,
но трещиной исходит по краям,
грозясь открыться, выпустить из плена
однажды обреченную на смерть,
но королевич потерял надежду
и не заходит даже посмотреть,
как изредка сквозь сон дрожат ресницы,
от жадного