ценил эти простые жизненные радости и опасался потерять хотя бы кусочек из них.
Вечером того дня супруги сидели на веранде и пили чай с чабрецом. Аня и Ваня собрали его неподалеку от СНТ, на небольшой сопке, напоминающей профиль Пушкина.
– Завтра надо на почту сходить, письма отправить, – задумчиво сказал Петр Петрович.
– А кому написать хочешь? – уточнила жена.
– Любке в Новосибирск. Если бы не она, упустили бы дачный сезон. Год бы пришлось еще ждать. А вдруг бы не дожил. Мало ли. Спасибо сказать ну и пригласить к нам, в сад. Не была же ни разу, – рассуждал восставший из пепла Феникс.
– Скажешь тоже, не дожил. Ты вон какой крепкий. Становую тягу делаешь, – рассмеялась Людмила.
– Ох, делаю, – Петр вспомнил про аккумулятор и закряхтел. – В общем, напишу. И на завод еще напишу, тоже скажу спасибо. Сделали же аппарат. Аппаратище! Молодцы!
Над супругами горела лампа с зеленым абажуром, темная густая ночь за окном пахла чабрецом, скошенной травой и клубникой.
Людмила и Петр Петрович еще долго сидели на веранде, пили чай и разговаривали обо всём подряд. Такого простого и душевного чаепития у них не было уже много лет.
Второе письмо
Лето на балконе
Борис Михайлович Покрышкин – коренастый, подтянутый 70‑летний мужичок с орлиным веснушчатым носом и щегольскими седыми бакенбардами – был из тех живчиков-пенсионеров, которых можно встретить в любом большом городе с наступлением по‑настоящему теплой погоды.
Они часто передвигаются на своих тяжёлых, скрипучих советских велосипедах вроде «Урала» или «Харькова», в редких случаях на «Туристе». Багажники обтянуты веревками или резинками, под ними – пакеты с покрывалами. Велосипедисты стелют покрывала в самых неожиданных местах и, как армия партизан – солнечных зайцев, светят своими бронзовыми животами на пляжах, лесных тропинках и где угодно. Говорили, что их можно встретить даже на козырьках брежневок и хрущевок – там, дескать, нет тени и никто не мешает.
Старички, конечно же, ничего не стесняются, принимают солнечные ванны и чувствуют себя, кажется, даже лучше и вольготнее чем в молодости.
В то лето Борис Михайлович предпочитал целыми днями быть на воздухе. Своего сада у него не было, поэтому он часто уезжал в городской бор – практически полноценный реликтовый лес – и подолгу загорал на одном из заброшенных гранитных карьеров, заполненных водой.
Вечером он возвращался домой – в одинокую холостяцкую берлогу, обставленную по последнему писку времен позднего Брежнева. Его жена скончалась 11 лет назад, дети разлетелись, как мотыльки, не приезжали, но часто звонили ему на городской телефон.
Жаркий июль нагревал бетонные стены старой панельки Покрышкина с таким усердием, что к вечеру в квартире было, как в бане, еще и окна выходили на южную сторону.
Из-за этого неунывающий Борис Михайлович пристрастился спать