перекур устроили, товарищ сержант, а мне припомнился случай про то, как боец Ризин на посту отличился.
А увидев, что Правдюк удовлетворен докладом, добавил с лукавой усмешкой:
– Каков солдат, таков о нем и лад…
Прищуренный, всевидящий глаз Правдюка оглядел бойцов. У всех замерло сердце. Сейчас он подстрелит кого-нибудь вопросом. Уж больно любил он эти коварные вопросы задавать. Попробуй не ответь, житья не даст.
Андрей поймал на себе взгляд и смекнул: спросит сейчас. Он торопливо сел на устав, но Правдюка не проведешь. Не зря их отделенный к каждому празднику благодарности получает и на всех совещаниях младших командиров его в пример ставят.
– Товарищ Полагута, – слегка улыбнулся Правдюк. Андрей встал, замер. – На уставах не сидят… Помять можно. Книга ценная.
Андрей растерянно смотрел на Правдюка.
– Скажите мне, товарищ Полагута, а после скольких предупреждений часовой стрелять может?
Полагута переминался с ноги на ногу. Вопрос застал его врасплох. И тут из-за спины Правдюка Еж показал два пальца.
– После двух, товарищ сержант, – тяжело выдохнул Полагута.
– Так, так… А через сколько часов часового с поста меняют летом?
Опять Еж поднял кверху палец.
– Через час, – ответил Полагута.
– Ну, а зимой?
И тут произошла заминка. Сколько Еж ни перекрещивал один палец другим, Андрей никак не мог догадаться, что означал крест из пальцев.
– Зимой в караул пойдет, тогда и узнает, – вставил Еж.
Правдюк сердито взглянул на него.
– В уставе ж записано… Почитайте еще раз, Полагута. Пропустили вы то важное место.
И тут Правдюка вызвал к себе Миронов.
Андрей подошел к Ежу и крепко пожал руку.
Вот так, кажется, ни с того ни с сего и завязалась дружба между Андреем и Ежом.
Особенно трудно было Андрею, когда появился в их взводе новый командир – лейтенант Миронов. Такой «служака», никому не дает покоя.
– Не в пользу мне эта наука лейтенантова пошла, – говорил он своему другу Ежу, рассматривая себя в зеркало. – Поглядела бы моя марушка[1] – не признала бы. Первое время думал: не выдержу этой жизни. Загонит она меня в домовину[2]. В армию уходил – во мне шесть с половиной пудов было, а теперь от силы пять.
Он смотрел с грустью на свои широкие ладони с янтарными бугорками мозолей, будто видел их впервые в жизни.
– Мне все наши лесорубы гуторили: выхолишь руки в армии, не захочешь опять за топор браться. А тут, гляди, какие мозоли нагнало, – показал он Ефиму. – Больше, чем в гражданке были. Эх, – вздохнул он, – сколько эти руки земли перекидали, пока солдатской наукой овладел!
– Да, землищи перевернули дай бог каждому, – щурясь и затягиваясь, поддакивал Еж.
…В одном конце казармы тускло светит одинокая дежурная лампочка. Слышны глухие шаги дневального. После напряженных полевых тактических занятий бойцы спят как убитые.
– Как